И Ребус повиновался: заказал кофе и апельсиновый сок, сел и принялся разглядывать шествие покупателей за окном. В Глазго он чувствовал себя не в своей тарелке. Этот город, по мнению Ребуса, был воплощением хаоса в сравнении с Эдинбургом. Он знал здесь с полдюжины улиц, где мог ориентироваться, но стоило ему выйти из этого круга, как он терялся.
Прошло не меньше пяти минут, прежде чем появилась она и устроилась на соседнем табурете.
— Я хотела убедиться, что вы не привезли с собой ее, — заявила она.
Ребус разглядывал женщину. Она коротко постриглась и перекрасилась. Выщипала брови до такой степени, что те практически перестали существовать. Но глаза и скулы по-прежнему оставались материнскими.
— Вы преуспели в этом за годы, — заметил Ребус, глядя в глаза Салли Хазлитт.
— Не очень, — огрызнулась она.
— Да, фоторобот получился очень похожим — неудивительно, что вы запаниковали. — Он помолчал. — Так как вас называть — Салли, Сюзи или вы уже взяли себе новое имя?
Она посмотрела на него:
— Нина постоянно говорит о вас в своих интервью. Потом я увидела фотографию вас вдвоем…
— И?
— Ей нужно сказать — пусть прекратит.
— Прекратит искать или думать, что вас убили?
Она продолжала сверлить его взглядом.
— И то и другое.
— Почему вы не скажете сами?
Она помотала головой:
— Ни за что.
— Тогда объясните мне, зачем вы это сделали. — Ребус отхлебнул кофе.
— Во-первых, мне нужно, чтобы кое-что сказали мне вы. Как по-вашему, почему она это делает?
— Она ваша мать. Что еще объяснять?
Но Салли Хазлитт уже снова качала головой:
— Она вам рассказывала, как мы жили?
Ребус немного подумал.
— Ваши родители были учителями. Жили в Лондоне…
— И все?
— По ее словам, в Крауч-Энде… место лучше, чем они могли себе позволить. Но какой-то родственник оставил наследство. — Он помедлил. — Она, кстати, по-прежнему там живет, с вашим дядюшкой Альфи. Ваш папа читал вам вслух, когда вы были маленькой. — Он снова помолчал, глядя ей в глаза. — Вы знаете, что он умер?
Она кивнула:
— Воздух стал чище.
И наконец Ребус понял.
— Он многому меня учил, — продолжила она с намеком. — Очень многому.
Воцарилось молчание; Ребус нарушил его уже мягче:
— Вы матери говорили?
— Зачем — она знала. Она только поэтому и хочет выяснить, жива ли я. Потому что если жива, то могу проболтаться.
Она смотрела в пол, в глазах стояли слезы.
— Почему же вы так долго ждали и дотянули до Эвимора?
Ей понадобилось время, чтобы взять себя в руки.
— Я не хотела учить английский в университете — это была его идея, а не моя. И чем больше мы сидели в нашем эвиморском шале и говорили о будущем, тем яснее мне было, что я не смогу сказать ему это в лицо.