— Думаешь, если у тебя прозвище «Папа», то Урбан Седьмой тебе простит все грехи? — «кондотьер» и не подумал перекреститься при упоминании понтифика. Он смотрел на Бертоне пристально и оценивающе. Точь-в-точь как сам мастер разглядывал чурку, прикидывая, как бы расколоть ее одним ловким ударом.
— Я ничего не знаю! — пискнул Карло.
«Кроату» по прозвищу или по имени «Мир» не потребовалось подсказок. Очередной хлесткий удар вытряс последние остатки опьянения и желания сопротивляться.
— Зато я знаю все, — ласково, словно несмышленому малышу, сказал, нет, почти пропел собеседник. — А чего я не знаю, то ты мне, паскудная морда, расскажешь. Или я отрублю тебе пальцы.
В подтверждение слов командира пострадавший от пил положил перед Бертоне фальшион, смахнув давно уже опустошенные кружки. Причудливый узор пятен засохшей крови на клинке отчетливо и очень подробно описывал возможную судьбу столяра-краснодеревщика по прозвищу «Папа»…
* * *
Солдаты не любят засад. По большей части скрытное сидение — очень скучное и одновременно утомительное занятие. Единственное развлечение — чесануть языки, чем сержанты и занимались. Очень тихо — чтобы не спугнуть добычу, а главное, чтобы не услышал командир. Потому что тот, на кого раскинули силки, может, что-нибудь сделает, а может быть, и нет. Но вот если лишнее слово влетит в ухо капитану…
— Помнится, был у нас в роте один святоша, — негромко вещал рассказчик. — Все пытался вернуть мою заблудшую душу в лоно Церкви. Постоянно с молитвенником ходил.
— Тебя? В лоно Церкви? Да ежели такое чудо случилось бы, то я в тот же миг подался бы к нечестивым агарянам, — выражать бурные эмоции замогильным шепотом нелегко, но у второго это получалось.
— Однако так оно и было. Сильно уж ему неприятно было, что я постоянно картами балуюсь. На привале и десяти минут не пройдет, как уже колоду раскидываю. Это я сейчас забросил, потому как постарел, пальцы ловкость былую утратили… Так вот, попали мы раз в переделку. Давно это было, еще до Чехии. На кумашей напоролись. Те по нам, как в дупу укушенные, палить вздумали. Первый залп, смотрю, богомолец наш, кверху и отходит. Я к нему, а там пуля в груди.
— Насмерть…
— Сплюнь три раза! Живее всех живых! Пуля-то об крест шмякнулась, который на обложке молитвенника.
— Вот! А ты богохульничаешь вечно! А тут видишь, Святое Писание жизнь спасло!
— Ага, спасло! Вот только кумаши вернулись! И снова за пистолеты ухватились, разрази ихние дупы на манер городских ворот мечом святого Петра наискось! Пуля и в меня жахнула!
— Ну ты, как вижу, тоже не особо мертвый-то!