Г-н Н. Щедрин (Анненков) - страница 3

А подражателей у него было и есть много. Некоторые из них приобрели даже очень крупную известность; но мы не боимся впасть в преувеличение, сказав, что их произведения походят на детский лепет перед мрачно-живописным и юмористически-горьким словом г. Щедрина. Одни из них, не довольствуясь личным опытом и наблюдением, собирали злые предания целой фамилии или нескольких фамилий и воплощали их в одном фантастическом лице, которое получало от этого неестественно преувеличенное выражение, но теряло человеческий образ. Другие, а может быть, и те же самые, награждали одного героя понятиями, суевериями, предрассудками и коварствами целого сословия и пускали его на свет – обременив собственной своей эрудицией и делами многих сотен людей и многих поколений. Тому же процессу создания следовали и новейшие подражатели повествовательного анализа, впервые употребленного г. Щедриным для определения, по-своему, общественной повести. Но – увы! – одна страница размышлений, указаний и выводов г. Щедрина, даже без всякого признака потрясающего анекдота, сильнее действует на нервы человека, умеющего понимать слова, чем все их кропотливые и даже талантливые разыскания. Это оттого, что факты, как бы страшны ни были и как бы ни были ловко сгруппированы, еще не составляют всего на свете: страшнее и важнее их мысль, порождающая факты, а мыслию-то человека именно и занимается г. Щедрин с особенной любовью и с особенным искусством. Впрочем, и это не оградило бы его от соперников и не упрочило бы вполне его торжества над ними. Можно подражать ему и даже превзойти его в мастерстве добиваться от лиц и событий самых неожиданных признаний. Но есть в нашем авторе сторона, под которую уже нет никакой возможности подделаться. Мы говорим о силе, искренности и достоинстве его одушевления, которое слышится в каждой его строке. Г. Щедрин всегда принимается за свою работу как фанатик этой самой работы. Благодаря этому качеству, он решительно заслоняет собой всех других беллетристов-исследователей нашего быта, и в произведениях его, пожалуй, можно все подвергать сомнению, но сомневаться в его одушевлении или не испытывать влияния его пафоса на себе, кажется нам делом совершенно невозможным.

Крайне любопытно становится поэтому узнать поближе те нравственные источники, из которых рождается одушевление г. Щедрина, доставляющее ему такие преимущества перед последователями, окрашивающее его произведения в особенный цвет и сообщающее им такую резкую физиономию. Сколько нам кажется, в основе его одушевления нет определенного, законченного, установившегося созерцания, и едва ли возможно связать происхождение его с каким-либо продуманным политическим или социальным учением. Намеки, которые существуют в его произведениях на то и другое, или противоречат друг другу, или не имеют тех признаков, по которым узнаются части обработанной системы непоколебимого верования. По нашему мнению, источник этого одушевления кроется в органическом, прирожденном и, стало быть, непреодолимом отвращении к быту, из которого вырос сам г. Щедрин, со всем своим поколением, и в инстинктивной потребности: преследовать его везде, где бы он еще оказался налицо. Для него он враг еще более, чем материал литературной обработки или исследования. При этом, разумеется, нечего ожидать, чтоб автор вздумал заниматься судейским разбирательством недостатков и погрешностей описываемой эпохи или принялся за педантическое взвешивание и обсуждение ее сторон: одного общего представления ее как мрачного факта, вызывающего и оправдывающего всякого рода отрицание, тут уже достаточно. Что настроение подобного рода способно развить замечательные творческие силы в писателе, доказывается примером г. Щедрина. Мы уже говорили об его тоне, манере и едком юморе, но этого мало: настроение подсказало ему все те эпитеты, прозвища, определения, которые возлагаются автором, словно позорные клейма, на образы, им выводимые, на порядок мыслей, им разбираемый. И здесь еще не кончается дело. Одушевление, полученное этим путем, уполномочивает его на такую смелость языка и речи, на такую откровенность и, во многих случаях, на такой цинизм намеков, какие не были бы приняты публикой ни от кого другого: достоинство и сущность одушевления покрывают здесь все частности. Нельзя требовать от всякой натуры, чтобы она умела воздержаться от поползновения делать жертвы вокруг себя, когда она стремится к определенной цели: г. Щедрин и делает их из всех предметов их явлений, которые носят еще на себе мерцание старого, пережитого и осужденного быта, причем, как часто бывает, молчаливость и беспомощное состояние жертв еще способствуют к развитию его мыслящих сил и фантазии. Понятно теперь, отчего любой из черных князьков Африки позавидовал бы нашему автору в умении так позорить своих подвластных, как иногда он позорит своих глуповцев, это олицетворение отсталой части общества, которая вздыхает по недавним порядкам, а вместе и той, которая занята отысканием себе путей к выходу на свет и держится еще между прошлым и будущим, не имея настоящего, в переносном смысле слова.