- Не продолжай, — прервал ее мистер Гибсон, внезапный приступ беспокойства, почти раскаяния, поразил его. — Ложись сюда — спиной к свету. Я вернусь и осмотрю тебя до того, как уеду, — и он ушел искать сквайра. Он совершил довольно долгую прогулку, прежде чем подошел к мистеру Хэмли в пшеничном поле, где женщины пололи сорняки, а его маленький внук держался за его палец в перерывах между короткими прогулками, дабы изучить самые грязные места, с которыми могли справиться его крепкие маленькие ножки.
- Ну, Гибсон, как дела у пациентки? Ей лучше? Как бы мне хотелось, чтобы мы смогли вывести ее погулять в такой прекрасный день. Это подкрепило бы ее силы намного быстрее. Обычно я просил моего бедного сына больше выходить. Может быть, я беспокоился за него, но свежий воздух — самая прекрасная вещь для подкрепления сил, которую я знаю. Хотя, возможно, она не расцветет на английском воздухе так, как если бы родилась здесь. И она не будет вполне здорова, пока не вернется в родные места, где бы они ни были.
- Я не знаю. Я начинаю думать, что мы поселим ее где-нибудь здесь; не думаю, что она могла бы найти лучшее место. Но разговор не о ней. Могу я заказать экипаж для Молли? — голос мистера Гибсона прозвучал так, словно он немного задохнулся, произнося эти последние слова.
- Разумеется, — ответил сквайр, опуская ребенка на землю. Он держал его на руках последние несколько минут. Но теперь ему хотелось сосредоточить взгляд на лице мистера Гибсона. — Послушайте, — произнес он, хватая мистера Гибсона за руку, — в чем дело, дружище? Не передергивайте так лицом, а говорите!
- Ничего не случилось, — поспешно ответил мистер Гибсон. — Я всего лишь хочу забрать ее домой, под собственный присмотр, — и он повернулся, чтобы идти к дому. Но сквайр покинул поле полольщиц и присоединился к мистеру Гибсону. Он хотел поговорить, но его сердце было переполнено настолько, что он не знал, что сказать. — Послушайте, Гибсон, — произнес он, наконец, — ваша Молли мне скорее как дочь, и я полагаю, мы все слишком много взвалили на нее. Вы же не думаете, что это очень плохо?
— Как сказать? — ответил мистер Гибсон, почти разгневанно. Но любая вспыльчивость характера была инстинктивно понята сквайром, и он не обиделся, хотя больше не заговаривал, пока они не достигли дома. Затем он приказал заложить экипаж и стоял с несчастным видом, пока запрягали лошадей. Ему казалось, что он не знает, что ему делать без Молли. Он думал, что до сих пор не понимал ее ценности. Но он хранил молчание — усилие, достойное похвалы для того, кто обычно позволял очевидцам видеть и слышать, сколь много чувств его обуревает, словно у него было окно в груди.