- Как!? – ахает Майк.
- А ты думал, что ты лично запатентовал такой способ выпадения из реальности?! Он пьет и не позволяет вмешиваться в этот процесс. Мама нашла молодого любовника, поселила его в тети-Лилиной квартире и ночует там пару раз в неделю. Отцу – всё равно. Он не будет устраивать ей скандал. И не будет выгонять. Ему вообще всё всё равно. Он, кстати, сейчас без работы. И живет на ее деньги. Тетя Наташа болеет. У нее болят суставы, и она почти не может ходить. Райку бьет муж. У нее был выкидыш из-за этого, но она не собирается бросать своего мужа. Вы это от меня скрываете? Что дед бил бабушку, и что тетю Наташу бил муж? И что отец боялся поэтому жениться и заводить детей?
Михаил Евгеньевич молчит. Его тарелка не тронута, а заказанная бутылка вина уже пуста. Официант нависает над его локтем с услужливым и вопросительным выражением лица.
- Не приносите нам водки, даже если мы закажем, - говорит ему Михаил Евгеньевич. И акцента уже совсем не слышно в этой фразе.
- Юр, а как ты сам?
- Ве-ли-ко-леп-но! – паясничает Юрка. – Я – лучше всех! Я живу с тёлкой, бюст – четвертый номер. Ах, я это уже говорил!? Я не вру, вот – фото! – он достает и бросает на стол такую редкую уже бумажную фотографию, распечатанную, видимо, в расчете именно на этот жест. На фотке пухленькая миловидная девушка и Юрка – совсем не раздраженный, как сейчас, а вполне довольный и улыбающийся.
- Красивая какая! – не лукавит Михаил Евгеньевич, разглядывая юное счастливое лицо. – Вы учитесь с ней вместе?
- Учились. В школе. Арина. Ну да, я это тоже уже говорил. Но, знаешь, если у твоей дочки грудь не сильно меньше, я готов бросить Аринку и переехать к тебе.
- Моей дочери двенадцать лет, - грустно говорит Михаил. – У нее пока нет никакой груди. И не паясничай. Зачем тебе уезжать?
- А тебе было зачем?
- Ты же знаешь, я не мог здесь развиваться. Я получил хорошее предложение. Я занимаю сейчас видную должность.
- Откуда ВИДНУЮ? Отсюда, знаешь, не углядеть! – зло выплевывает «бывший сын». Он сам себя так называет: «я - твой бывший сын». – Ну как, ты уже достаточно развился? Может быть, вернешься? Нет?
Михаил понимает, что разговора снова не вышло. Юрка вскакивает, бросает на стол пару купюр – за свою часть заказанного обеда - и восклицает:
- Бай-бай!
- Подожди! Юра, Юра! Подарки! – бросается ему вслед Михаил. И, догнав его у дверей, хватает за плечо, разворачивает к себе и пытается впихнуть ему в кулак пакеты.
Юрка поддается движению его руки, разворачивается, утыкается в его плечо и плачет. По-детски, взахлеб, как плакал, когда у него резались зубы. Посетители за соседними столиками удивленно оборачиваются на них. Услужливый официант возникает в проходе. Но Михаил Евгеньевич качает ему головой: «Ничего не надо!» Выплакав самую горькую часть своего горя, Юрка забирает у него пакеты и уходит, не оглянувшись. Михаил Евгеньевич возвращается за столик, заказывает четыреста грамм водки – официант не решается отказать посетителю в заказе, несмотря на его недавнюю просьбу – и долго пьет и плачет, пересев так, чтобы его лица не было видно из зала. Он ухитряется пропустить время, когда ему пора идти на поезд и, забрав чемоданы из камеры хранения, бесполезно бежит по перрону, успев увидеть только удаляющиеся красные огни и услышать остатки бравурной мелодии, которой всё еще провожают с питерского вокзала московские поезда. Постояв несколько минут под так и не прекратившимся дождем, он идет сдавать билет и брать новый. В это время до Москвы отходят один за одним несколько рейсов. И еще там, дома, заказывая билет от Москвы до Сатарок, он заложился на возможный форс-мажор. И в Москве у него будет четырехчасовой запас на пересадку. Только повернувшись к зданию вокзала, он замечает, что его светлый шарф развязался, и конец его волочился по лужам, когда он бежал за поездом. Он снимает с горла испорченную тряпку и бросает ее в урну. И она так и остается единственным ярким пятном на темном тоскливом перроне под серым мрачным зябким небом.