Елена Васильевна проснулась от непривычного шума. Выглянула в окошко — из ворот выезжал танк. За ним, прихрамывая, шел Хамид, помахивал крючковатой палкой — выгонял его, как скотину на выпас. Бронемашина остановилась напротив сарайчика, где жила Елена Васильевна. Из люка выбрался боевик, прицепил к антенне зеленый флажок и, залезая обратно, пригрозил утренней тишине:
— Аллах акбар!
Танк взревел, двинулся к центру Грозного. Хамид подождал, пока утихнет гул двигателя. В задумчивости поковырял палкой колею, пропаханную траками. Возвращаясь, подозрительно оглянулся.
Елена Васильевна отпрянула от окошка:
— Господи, началось!
На самом деле началось еще в ветхосоветские времена. Мальчик, которому она преподавала русский язык, читала Пушкина и Лермонтова, стал палачом. Это случилось не сразу. Кажется, еще недавно он писал хвалебные вирши на все красные дни календаря. Елена Васильевна говорила, что настоящая поэзия далека от подобных здравиц. Увы, молодой поэт не слушал — его рифмованные славословия звучали по радио, печатались в газетах…
Но однажды все переменилось: на площадях что ни день собирались люди, жгли на кострах прошлое, густо замешивая в котлах варево, приправленное злобой, и шли низвергать кумиров. Первым среди них был известный поэт. Он собственной рукой накинул веревку на памятник вождю, в честь которого слагал оды, и вместе с дружками поверг статую наземь. Прохожий тогда сказал Елене Васильевне:
— Вот и свобода: курицы закукарекали, кошки залаяли, безумцы стали врачами, поэты — палачами.
Палач приковылял в праздничный выходной — видать, очередной низвергнутый памятник повредил ему ногу. Был разодет как на свадьбу — вельветовые брюки, белая с кружевами сорочка, новенькая дубленка нараспашку. Оказалось, он действительно отмечал юбилейную дату, которую высокопарно называл днем возмездия.
— Даю сутки, — объявил с порога. — Вон из Чечни! Убирайтесь в свою Россию.
— Что с тобой, Хамид? — удивилась Елена Васильевна.
— Со мной — справедливость. Нас, чеченцев, выслали в двадцать четыре часа, теперь — ваш черед.