И тут ночь взорвалась огромными огненными цветками. Секунду публика сидела неподвижно, словно граф Джек каким-то образом раздобыл ошеломительные сценические спецэффекты. Затем по всему лагерю заревели сирены, и мы с графом увидели паукообразные силуэты боевых треног. Выше деревьев, они шагали сквозь огонь. Белыми мечами замелькали тепловые лучи. Публика ринулась врассыпную занимать посты и разбирать оружие. Граф Джек всё еще стоял в луче прожектора. Какой-то онбаши подбежал и толкнул его прочь с линии огня в тот самый момент, когда тепловой луч прошёлся десятитысячеградусной дугой по всей сцене. Английского онбаши не знал, но слова тут не требовались. Мы кинулись прочь. Я знал, что увижу, оглянувшись назад, но должен был увидеть это своими глазами. Мое фортепьяно, тот самый дешёвый, но крепкий инструмент, предоставленный мне напрокат, который я перевёз за миллионы миль на другую планету, с которым разъезжал по концертным залам и большим оперным театрам, который вёз по пыльным шоссейным и железным дорогам, с которым плыл по спокойным зелёным каналам, моё фортепьяно разлетелось фонтаном пылающих молоточков и извивающихся, плавящихся в полете струн. Боевая тренога вышагивала прямо над нами. Её тепловые пушки разворачивались в поисках новой цели. Я взглянул вверх и увидел клубок щупалец под корпусом. В тот же самый момент поднятая над землёй стальная нога перешагнула меня и приземлилась прямиком на нашу гримёрку.
– Мой Крюг! – завопил граф Джек.
Тепловой луч оставил прямо передо мной на земле раскалённый лавовый шрам. Мне повезло. Уклониться от них, предвидеть, куда они попадут, или услышать рикошет невозможно. Это не что иное, как свет. Остаётся лишь продолжать двигаться в нужном направлении, то есть быть везучим. Наш онбаши не был везучим. Он угодил прямиком в тепловой луч и превратился в горстку пепла. Смерть настолько быстрая, абсолютная, что становится большим, чем просто смерть. Полная аннигиляция.
– Маэстро, за мной!
Граф Джек стоял как вкопанный, завороженно уставившись в землю. Я взял его за руку, ещё не остывшую после концертного разогрева, и потащил его прочь, в обход дымящегося шрама на земле. Во фраках с манишками мы бежали, пригибаясь и делая зигзаги. Зачем – мы сами не знали. Но видели, что так делают в фильмах про войну. Боевые машины улири вышагивали по лагерю и полосовали всё вокруг тепловыми лучами. Их руки-пушки искали новых жертв. Но наши солдаты уже заняли оборонительные позиции и сопротивлялись, используя оружие улири против них самих и подкрепляя это градом артиллерийского огня. Солдаты, сидевшие за прожекторами на концерте, теперь управляли лучевыми пушками. Взлетали дирижабли, их турели охотились за многоглазыми головами треног. Тренога, так мерзко убившая храброго онбаши, стояла посреди реки. Пузыри её глаз смотрели в разные стороны, высматривая новые жертвы. Пушка-рука остановилась на нас. Отверстие лучевой пушки открылось. Рука дернулась в нерешительности, но боевая машина устремилась дальше. Мы кинулись к штабелю бочек в поисках укрытия (не то чтобы они мог нас спасти). Ракета прочертила в ночи красную полосу, и сочленение левой передней ноги машины взорвалось. Она теперь качалась на двух, когда стрелок дирижабля обрубил тепловым лучом ещё одну выше «колена». Монстр качнулся и с грохотом упал, подняв тучу брызг, прямиком на катер, который мог бы увезти нас в безопасное место. Палуба – в щепы, аварийные люки открылись, и из них начали выкарабкиваться бледные силуэты и перебираться на сушу. С дирижабля открыли огонь, и я повалил графа Джека на землю. Над нами засвистели пули. Граф широко открыл глаза от страха, но было в них и нечто такое, чего я не ожидал увидеть, – возбуждение. Война, конечно, жестока, страшна и безобразна, как он заявлял ранее на «Императрице Марса», но есть в ней также и чудовищная, примитивная мощь. Я видел в нём сейчас то же возбуждение, ту же радость, ту же силу, какой он пленял всю публику от Типперари до Тимбукту, и я знал, что, если нам суждено будет когда-нибудь вернуться на Землю, в Англию, я навсегда останусь его аккомпаниатором, секретарём, милым мальчиком, даже если он будет петь в совсем пустом зале, а граф Джек Фицджеральд всегда будет моим маэстро. Сам же я испытывал только всепоглощающий страх. Возможно, что именно поэтому я и поступил храбро. Огонь на время стих. Я выглянул из-за бочек. Причал был усеян серебристыми телами улири, а вода в канале стала пурпурной от крови.