— Ну да, порой я чувствую себя холостяком.
Они переглянулись. Этот сумасбродный ответ рассмешил обоих.
Кёко никогда не касалась щекотливой темы о госпоже Кабураги, и Юити тоже взял себе за правило не заводить разговора о том самом Намики, который однажды отвозил их в автомобиле в Йокогаму. Эта обоюдная галантность помогала им поладить друг с другом, делала их чувства похожими. Кёко склонялась к мнению, что Юити был соблазнен и брошен госпожой Кабураги, точно так же с ней обошелся Намики, — вот это как раз и подогревало ее чувства к Юити.
Рискуя быть многословными, напомним, что Кёко уже нисколько не любила этого молодого красавца. Для них обоих это рандеву явилось равной усладой и равной отрадой. Ее понесло как по течению. Ее подлинно легкое сердце несло, как подхваченное ветром семечко травы, как белый венчик чертополоха. Соблазнитель не всегда домогается возлюбленной женщины. Эта женщина, не отягощенная духовностью, всем своим нутром тянулась к чему-то высокому. Она была настолько реалистом, насколько и мечтателем, и в конечном счете не более чем приманкой для соблазнителя.
В этом пункте госпожа Кабураги и Кёко были диаметрально противоположны друг другу. Кёко сторонилась всякой абсурдности, закрывала глаза на всякую алогичность, при этом никогда не забывала о том, кто был влюблен в нее. Наблюдая за тем, как обходителен с ней Юити, как равнодушно смотрит на других женщин — одной только Кёко не пресыщались его глаза, — Кёко пребывала в предсказуемом настроении. Она была счастлива.
Они отужинали в клубе М. вблизи чайного павильона Сукиябаси. С недавних пор в этот клуб стали вламываться полицейские с проверкой, поскольку в нем собирались за азартными играми евреи да американцы из распавшихся колоний. Эти типы, привыкшие за годы Второй мировой войны, оккупации и войны в Корее зарабатывать на мелкой спекуляции, скрывали под своими новенькими костюмчиками (вкупе с татуировками роз, якорей, голых женщин и черных пантер на обеих руках и груди) подозрительные запахи бесчисленных портов азиатских стран. Где-то в глубине их синих глаз, их ласковых взглядов поблескивали воспоминания об опиумных сделках, все еще отражались гавани с их несчетными мачтами и криками — Пусан, Мокпхо, Далянь[77], Тэнтин, Циндао, Шанхай, Цзилун, Амой[78], Гонконг, Макао, Ханой, Хайфон, Манила, Сингапур…
Когда они вернутся на родину, в их личных историях останется азиатская подозрительная запись с чернильной кляксой. До конца своей жизни они не освободятся от ничтожной дурной славы, что сопровождает мужчин, которые однажды запускали свои руки в экзотическую почву в поисках золотых песчинок.