За последние несколько дней елка прочно обосновалась в доме, расположившись в нем как гость с кучей багажа. Казалось, она выросла с тех пор, как Кейн поставил ее. Грейс сдвинула мебель, чтобы дать ветвям возможность раскинуться пошире, и понадеялась, что елка прекратит свою экспансию.
Развешивать гирлянды оказалось проще, чем ожидала Грейс. Она соединила концы, следуя естественному направлению ветвей, и вот наступил момент, когда можно было втыкать вилку в розетку. Елка вспыхнула разноцветными огнями. Отступив на несколько шагов, Грейс окинула ее восхищенным взглядом. Скоро лампочки начали мигать в идеально точной временной последовательности, что выглядело для Грейс как подражание звездам и в некотором смысле даже превосходило их беспорядочное мерцание.
Закончив работу, она почувствовала, что устала; разлившийся над парком бледный свет возвестил о приближении утра. Грейс приготовила кофе для Хосе, отнесла его вниз и, окончательно вымотавшись, снова легла.
Грейс забыла, что этим утром должна прийти племянница Марисоль, поэтому удивилась, когда ее разбудило гудение пылесоса. Она посмотрела на часы. Было почти одиннадцать. Грейс вскочила с кровати, вспомнив, что по недосмотру не оставила никаких новых свидетельств пребывания Лэза в квартире. Лэзова сторона кровати выглядела зловеще нетронутой: подушки сложены ровной горкой, стеганое одеяло не смято. Она сбросила одеяло, разворошила простыню, скрутив ее наподобие воронки торнадо. Лэз спал беспокойно, часто вытягивался наискось через всю кровать, и подушки оказывались на полу. Грейс, напротив, могла всю ночь проспать в одном положении. Поутру с ее стороны надо было всего лишь слегка пригладить покрывало и взбить подушки; тогда вообще трудно было сказать, что здесь кто-то спал.
После нескольких завершающих мазков — бритва Лэза и тюбик зубной пасты в мусорном ведре; непочатая коробочка мятных таблеток на ночном столике; дартмутский спортивный свитер, когда-то черный, а теперь выношенный до какого-то серовато-зеленого цвета, перекинут через спинку стула — мизансцена была готова. Грейс сознавала, что делает все это больше ради самой себя, чем ради племянницы Марисоль, на которую ее пристальное внимание к мелочам не могло произвести эффекта, поскольку она не была хорошо знакома с привычками Лэза.
Грейс нагнулась, чтобы выудить из-под кровати овчинные шлепанцы Лэза, и ей вдруг захотелось примерить их. Конечно, они оказались велики. Пальцы Грейс утонули во вмятинках, которые пальцы мужа оставили в толстом меху. Ногам стало жарко. Лэз носил эти шлепанцы постоянно, жалуясь, что у него зябнут ноги, но все же предпочитая эстетику голых полов или небольших ковриков однообразию цельного коврового покрытия. Однако под давлением он признавался, что его просто путает кажущееся постоянство ковровых покрытий.