Мне неприятно вспоминать и писать об этом, но иначе мой рассказ будет неполон. Те, кому удалось избежать темных и ужасных сторон жизни, не задумаются предать осуждению мою грубость, мои порывы бешенства в последнем акте нашей драмы; они, конечно, знают, что такое зло, но они не знают, что есть предел терпению для человека, измученного пыткой. Но люди, сами прошедшие через мрак, смотрящие в корень вещей, поймут и найдут для меня оправдание.
И вот, пока мы с викарием шепотом спорили, вырывали пищу и питье, хватали друг друга за руки и дрались, в яме снаружи под беспощадным солнцем этого ужасного июня марсиане налаживали свою непонятную для нас жизнь. Я расскажу о том, что я видел вначале. После долгого перерыва я опять наконец завоевал право смотреть в щель и увидел, что к новоприбывшим присоединились трое марсиан с тремя боевыми треножниками и какими-то новыми приспособлениями, расставленными в порядке вокруг цилиндра. Собранная вторая многорукая машина была занята сборкой частей какого-то механизма, вынутого из цилиндра. Корпус новой машины по форме походил на молочную кружку с грушевидным вращающимся пестиком наверху, из которого сыпалась струя белого порошка в подставленный снизу круглый котел.
Вращение происходило от одного из щупальцев многорукой машины. Две лопатообразные «руки» копали глину и бросали куски ее в грушевидный приемник, в то время как третья «рука» периодически открывала дверцу и удаляла из средней части прибора покрытый нагаром, обожженный кирпич. Четвертое стальное щупальце направляло порошок из котла по коленчатой трубке в какой-то новый приемник, скрытый от меня кучей голубоватой пыли. Из этого невидимого приемника поднималась прямо вверх струйка зеленоватого дыма. Пока я смотрел, многорукая машина с легким музыкальным звоном вдруг вытянула, как подзорную трубу, щупальце, скрытое раньше за кучей глины и казавшееся минуту назад тупым отростком. Через секунду щупальце подняло вверх полосу белого алюминия, неостывшего и ярко блестевшего, и отложило ее в клетку из таких же полос, сложенную у одной стороны ямы. От заката солнца до появления звезд эта ловкая машина изготовила не менее сотни таких полос прямо из сырой глины, и куча голубоватой пыли поднялась выше края ямы.
Контраст между быстрыми и сложными движениями всех этих машин и тяжелыми, инертными и неуклюжими движениями их руководителей был так велик; что живыми казались машины, а не марсиане.
У щели стоял викарий, когда к яме принесли первых пойманных людей. Я сидел внизу и вслушивался. Вдруг он отскочил назад, и я, думая, что нас заметили, притаился в ужасе. Он тихонько пробрался ко мне по мусору и присел возле в темноте, бормоча и показывая что-то жестами; испуг его передался и мне. Жестом он дал понять, что уступает мне щель. Любопытство придало мне храбрости, я встал, перешагнул через викария и припал к щели. Сначала я не понял причины его страха. Было уже темно, звезды казались крошечными, тусклыми, но яма была освещена зелеными вспышками от машины, изготовлявшей алюминий. Неровные вспышки зеленого огня и двигавшиеся черные смутные тени производили странное впечатление. В воздухе кружились летучие мыши.