И движимый внезапным порывом покаяться и облегчить душу кому-нибудь и надеясь предотвратить зло, Грегори позвал к себе дочь.
— Синтия! — крикнул он голосом, в котором смешались боль и страх. — Синтия, дитя мое, я умираю!
Его дочь знала и от лекаря, и от Стефана, что его состояние было далеко от этого. Но несмотря на это, ее бережное отношение к больному представляло собой трогательное зрелище. Она взбивала ему подушки, и взяв его за руку, могла часами нежным голосом убеждать его, что лекарь оценил его состояние совсем не опасным, и он вскоре поднимется с постели. Но Грегори упорно отвергал всяческие утешения.
— Я на смертном одре, Синтия, — настойчиво повторял он, — и когда меня не станет, я не знаю ни одного человека, Который мог бы поддержать тебя и утешить в трудную минуту. Кеннет уехал по поручению Джозефа, и вполне возможно, что он больше никогда не переступит порог замка Марлей. Как ни странно это покажется тебе, но мое предсмертное желание заключается в том, чтобы так оно и случилось.
Она взглянула на него с удивлением.
— Отец, если это все, что заботит и удручает тебя, то я могу заверить, что я не люблю Кеннета.
— Ты неверно поняла меня, — прошептал он. — Помнишь историю жизни сэра Криспина Геллиарда, которую Кеннет рассказал тебе в ночь приезда Джозефа? — Его голос дрожал.
— Ну конечно. Я никогда не забуду ее, — продолжала она, забыв об осторожности и позволяя понять ее чувства к Геллиарду, — и каждую ночь я молюсь, чтобы Господь наказал этих убийц, которые разрушили его жизнь.
— Тише, девочка! — прошептал он встревоженным голосом. — Ты не ведаешь, что говоришь.
— Я знаю, что говорю, и если есть на свете справедливость, Господь услышит мою молитву.
— Синтия! — простонал он. Его глаза приняли дикое выражение, а руки тряслись. В порыве страха и паники правда вырвалась у него наружу: — Ты призываешь кару господню на головы своего отца и дяди.
Она поднялась с колен, глядя на отца ужасным взглядом, который он не решался встретить.
— Ты бредишь, — прошептала она. — Это жар.
— Нет, дитя мое, мой разум ясен, и то, что я говорю — правда.
— Правда? — эхом откликнулась она, глядя на него с ужасом. — Это правда, что ты и мой дядя и есть те самые убийцы, которые погубили кузину, жизнь этого человека, и пытались убить его самого, сочтя его мертвым, бросили в горящем доме? Правда, что вы украли его дом и пользовались им все это время, когда он бродил, отверженный, покинутый всеми, не имея своего угла? Ты хочешь заставить меня поверить в это?
В ответ раздался печальный стон.
Ее лицо побледнело как у мертвеца. Некоторое время она продолжала молча стоять, затем чувства одолели ее.