Что случилось после, я помню плохо. Видимо, доктор Данн и санитары с носилками смогли под обстрелом перевязать меня и доставить на бывший немецкий перевязочный пункт к северу от леса Мамец. Я помню, как меня укладывали на носилки и как я подмигнул сержанту, который, поднимая их, сказал: «Вот и старине Грэви досталось!» На перевязочном пункте мои носилки поставили в угол, где я и пролежал без сознания больше суток.
Вечером того же дня полковник Кроше вернулся с поля боя, зашел на перевязочный пункт и увидел меня. Ему сказали, что я — не жилец. На следующее утро, 21 июля, санитары выносили умерших и, обнаружив, что я еще дышу, погрузили меня в санитарную машину и отправили в ближайший полевой госпиталь в Хейи. Дорога по Долине Счастья была изрыта воронками, и от немилосердной тряски я пришел в себя. Помню, как я кричал. Когда машина выбралась на более гладкий участок, я снова отключился. Наутро Кроше написал стандартные письма соболезнования родным шести или семи убитых офицеров. Моей матери он сообщал:
22.7.16
Дорогая г-жа Грейвз,
С прискорбием сообщаю Вам, что Ваш сын погиб от ран. Он был храбрым офицером, верно служил отечеству, и его смерть — огромная потеря для нас.
Он получил тяжелое осколочное ранение и, насколько мне известно, умер по пути в базовый госпиталь. Он не мучился: наш доктор сделал все, что было в его силах.
Мы вели тяжелые бои и понесли значительные потери. Примите мои соболезнования в связи со смертью Вашего сына, нашего храброго боевого товарища.
Пожалуйста, обращайтесь ко мне, если я могу что-то сделать для Вас или Вы хотите что-либо узнать.
Искренне ваш,
К. Кроше, полковник-лейтенант.
Потом он составил официальный список потерь, который в этот раз был очень длинным — в батальоне осталось только восемьдесят человек, и против моей фамилии написал «умер от ран». Хейи расположился у железной дороги; палатки госпиталя с огромными красными крестами на крышах для предупреждения бомбардировщиков — неподалеку от станции. Июль стоял жаркий, и в палатках было невыносимо душно. Я находился в полубессознательном состоянии, из-за поврежденного легкого было трудно дышать. Я развлекался, наблюдая за пузырьками крови, которые появлялись на ране при выдохе: они были похожи на ярко-красные мыльные пузыри. Ко мне подошел врач. Выглядел он ужасно, как будто не спал уже несколько суток, и мне стало жаль его.
Я спросил его:
— Можно мне попить?
— Чаю хотите?
Я прошептал:
— Только без порошкового молока.
Он сказал, словно извиняясь:
— Боюсь, что свежего нет.
Я был раздосадован до слез, неужели все так плохо даже в прифронтовом госпитале?