Так сказал старейший капитан нашего бассейна, получивший первый штурманский диплом еще до революции. И Лошкарев был прав. И судьи тоже были правы, вынося мне обвинительный приговор. А те, кто слышал взрыв мины, жители Фарлендских островов, не могли пока свидетельствовать в мою пользу.
Когда председатель суда спросил меня, допускаю ли я возможность ошибки в прокладке курса, под нараставший шум в зале я ответил:
— Да, допускаю… Но все-таки убежден: судно погибло от столкновения с миной.
— Подсудимый Волков, — спросил председатель суда, — признаете ли вы себя виновным?
Я должен был ответить «да» или «нет». Но продолжал надеяться, что рапорт смотрителя на мысе Норд-Унст все-таки хранится в сейфе мистера Коллинза, догадывался о содержании этого рапорта, оно снимало с меня вину, и, может быть, когда-нибудь его содержание могло бы стать известным суду… Не мог я принять на себя несуществующую вину…
— Нет, — сказал я. — Если и виновен, то в том, что остался жив…
А потом судья прочитал приговор: «Виновным себя не признал… выдвинутая подсудимым версия не подтверждается документами… Листы дела такой-то и такой-то… Учитывая заключение экспертной комиссии… Принимая во внимание… Суд приговаривает гражданина Волкова Игоря Васильевича к восьми годам лишения свободы с содержанием в колонии общего режима… Приговор может быть обжалован в семидневный срок, считая с момента его оглашения…»
Галку я просил не приходить на суд, но сейчас мне хотелось ее увидеть, и адвокат обещал передать мою просьбу прийти в тюрьму на свидание.
Для себя я решил, что сниму с нее всякие обязательства и скажу ей об этом, когда увижусь с ней. Адвокат ушел, и я остался один со своими раздумьями, но понял, что притворяюсь перед самим собой, играю в некоего рыцаря, а кому это нужно? Не мне, во всяком случае…
Уже тогда пришло ко мне опасение, как бы такой разговор не оскорбил Галку, как бы я не оттолкнул ее придуманным из ложно понятого благородства равнодушием. И все-таки пошел на этот разговор. Теперь-то знаю, что прозвучало это тогда, в камере, как отказ от нее. Не найдя для Галки доброго слова в те минуты, я расплатился за это сполна.
Но в то время слишком подавили меня события. Едва закрывал глаза — видел вдов, родителей и детей, плачущих в зале суда, за ними вставали лица погибших, и эта трагедия заслонила мой собственный мир, собственные беды казались чересчур мелкими. Отгородившись бедою от жизни, я притиснул к земле еще одну душу, даже не заметив этого тогда, не поняв, что делаю… Уже после случившегося, когда узнал о жене и Станиславе Решевском, я часто думал, осыпая их мысленными упреками за «предательство», что тогда, в камере для свиданий, предал не только ее, но и себя самого. Но в тот злополучный день, когда из подсудимого превратился в осужденного, не был еще готов к такому выводу. Мне предстояло многое узнать и пережить, чтоб научиться по большому счету искать изъяны в своих действиях и в самом себе…