На камнях в русле высохшего ручья лежал человек. Его черная рубашка и чёрные штаны были пропитаны потом и обильно припорошены пылью Южной Аризоны. В нескольких дюймах от вытянутой правой руки валялась измятая серая шляпа. Его патронташ был полон, но кобура на бедре и ножны на ремне сзади были пусты. Под рубашкой на спине угадывался потайной карман, служивший ножнами, видимо, не замеченный теми, кто забрал остальное оружие.
Человек казался худым, но лишь потому, что при значительном весе в нем не было ни капли лишнего жира — только кости и бугристые мускулы, которые заставляли одежду плотно прилегать к плечам и бедрам.
Утро обещало прекрасный день, и раскаленный диск поднялся достаточно высоко в белесое небо, чтобы угрожать всему, что не находилось в тени. В вышине черными пятнами кружили три стервятника. Они выжидали. По камням пересохшего ручья ползла семифутовая гремучая змея.
Человек приходил в сознание. Он застонал, затем протяжно вздохнул и конвульсивными толчками правой ноги перевернулся на спину. Приоткрыл глаза, но, ослепленный солнцем, зажмурился и замер. Дыхание его сбилось, лицо исказилось в гримасе нахлынувшей боли.
Его лицо было продолговатым, скулы сильно выдавались, рот был твердым, губы тонкими, глаза узкими. Там, где не было многодневной щетины, кожа выглядела дубленой — действие солнца и иссушающего ветра. Волосы были прямыми и цветом спорили с вороным крылом. Длинная челка прятала лоб. Лицо говорило, что этот человек улыбался чрезвычайно редко. Одни женщины находили в нем жесткую привлекательность, другие справедливо считали его безобразным. Мужчины сразу распознавали, что в минуту опасности человек с таким лицом превращается в жестокого и хладнокровного убийцу.
Причиной боли была большая рана над правым глазом. Кожа вокруг нее стала черно-фиолетовой, кровь залила половину лица. Этому человеку подобные ощущения не были внове, ему потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы осознать, что его жизнь зависит от того, насколько быстро он сумеет справиться с дикой болью, разламывающей голову.
Он снова открыл глаза. Они были ясно-голубые, скандинавские, в мать. Остальное он унаследовал от отца, который был мексиканцем. Его ровные зубы обнажились в жесткой ухмылке — в вышине улетали, пронзительно вскрикивая, разочарованные стервятники.
— Я вас понимаю, ребята, — сказал раненный вслед мусорщикам. — Кажется, теперь меня тоже устроят только трупы.
Внезапно улыбка испарилась с его физиономии. Человек застыл, дыхание его замерло, вены на шее вздулись от чудовищного напряжения. Не поворачивая головы, он скосил глаза вправо и увидел наползающую гремучку.
