– У меня был приказ!
– Приказ подождал бы до утра, – не сдался Бальдрик. – Неужели Гассион всерьез полагал, будто ты бросишь девицу и сорвешься в ставку прямо от дверей церкви? Ты хоть до дома с ней дошел?
– Да, дошел, и уведомил ее родителей, что наша сделка ни в коем случае не отменяется.
– А что ты сказал самой девушке?
– Я извинился за поспешный отъезд. Разве этого недостаточно?
– Бесчувственный чурбан ты, Раймон де Марейль! – возмутился Бальдрик. – Я многого от тебя ожидал, но не такого поступка! И что же, мадам де Марейль приняла твое решение и ни разу не упрекнула?
– Я не слышал от нее упрека в письмах, – ответил Раймон. – И по приезде сюда…
Он запнулся, вспомнив их разговор в саду. Жанна не упрекала, нет, она так же искренне и недвусмысленно дала понять, что именно думает. А он не услышал. «Вы будете учить нашего сына держать шпагу – или, может, Бальдрик де Феш?..»
– Погоди, – сказал друг, внимательно наблюдавший за его лицом, – ты хочешь сказать, что еще не исправил свою оплошность?
– Это вовсе не твое дело!
– Проклятие, Раймон! – взорвался Бальдрик и поставил бокал на стол, едва не расплескав вино. – Да ты никак совсем ума лишился!
Кому-то другому шевалье не спустил бы обсуждение подобной деликатной темы, однако Бальдрик был лучшим другом, всегда, и он не боялся ни слушать, ни говорить правду. А правда неприглядна, это верно.
– Да, – кивнул Раймон, не желая ссориться, – я выжил из ума. И я зол, ведь именно из-за нее мне пришлось вернуться, тогда как наши войска сейчас под Тионвилем. – Он стиснул кулаки. Злость вскипела, будто каша в котле. – Я просил Гассиона обождать с моим отпуском до осени, но он и слушать ничего не стал. Выкинул меня за шиворот, вот что он сделал.
– Гассион выгнал тебя из армии… из-за мадам де Марейль? Что-то я перестал улавливать нить твоих рассуждений.
Раймон глубоко вздохнул, разжал сведенные пальцы, потер ноющий бок и налил себе еще вина. Если рассказывать это не спокойно, он снова взбесится, а Бальдрик тут уж точно ни при чем.
– Мы победили при Рокруа, – заговорил он, помолчав, чтобы лучше собраться с мыслями. – Когда началась битва… Я был ранен еще раньше – в дозоре, – а потому оказался не столь ловок, как обычно. Потому получил еще несколько ран, которые уложили меня в постель. Я отказался пребывать в полевом госпитале и валялся в палатке, злой на весь мир. Тогда пришло письмо от моей супруги, в котором она сообщала о своих делах – ничего необычного, никаких требований, а в конце лишь высказанное пожелание меня увидеть. Оно лежало у меня под рукой, так как время от времени мне хотелось его перечитать. И вот однажды я забылся сном, а когда пробудился, то увидел рядом Гассиона, зашедшего навестить меня. Он сидел и читал письмо Жанны. Читал мое письмо! – Как Раймон ни сдерживался, все равно не смог удержать злости. – И уже дошел до конца. Я прохрипел что-то, а он поднял на меня потрясенный взгляд и сказал: «Черт побери, Марейль, так вы же давно женаты и не были в родовом поместье два года? Два года!» Я заявил, что это только мое дело. Гассион и раньше пытался отправить меня домой, говорил глупости об усталости и отдыхе, но сам-то годами остается на войне – с чего бы мне уезжать? А он пришел просто в неистовство, сидел и потрясал письмом, почти кричал. Дескать, как я могу пренебрегать вниманием столь умной женщины, которая способна составить подобное послание, и что я немедленно, едва смогу сидеть на лошади, отправляюсь в Марейль и провожу с нею месяц, а лучше – целое лето. Потом он вызовет меня, хотя не уверен. Он действительно разозлился.