Мишель, судя по всему, еще спал.
Возникновение в дверном проеме моей призрачной, как тень отца Гамлета, покачивающейся на легком сквознячке фигуры встречено было нестройным гвалтом со стандартным набором приветствий:
— Утро добрым не бывает! — это Ирэн в ответ на мое неуверенное «Доброе утро…».
— Тихон, разве можно так напиваться на рубль? — это Лелек.
— Доброе? Х-м… — это Сергей с Игорем (или все-таки не Игорем, а Олегом?) хором, с некоторым сомнением.
— Чем лучше вечером, тем хуже утром, — это, вполне философически, Галка, на секунду отвлекшись от своей кастрюли и по рассеянности чуть не уронив в нее содержимое своего шикарного декольте.
— Не смеши людей, хроник! — это мой внутренний голосишко.
А Болек, будучи личностью до отвращения творческой, исполнил гнусаво на мотив известного шлягера:
— Как отвратительно в России по утрам!
После чего выдвинул для меня из-под стола табуретку и, открыв дверцу двухкамерного «Стинола», любезно поинтересовался:
— Пивом какого сорта Вы, сударь, предпочитаете опохмеляться в это время дня?
В это время дня я предпочитал опохмеляться пивом любого сорта, поэтому без задержки и ответствовал, сипя и трудом шевеля деревянным языком:
— Нам, татарам, все равно: наступать — бежать, отступать — бежать…
— Ну, стало быть, светлое, — и жестом Акопяна Болек извлек из недр холодильного чудовища мгновенно покрывшуюся испариной бутылку «Грюнвальда». Правильно, не впервой вместе у Миши просыпаемся, знает, что я темное терпеть не могу. Даже в таком состоянии.
Жизнь по капелькам вливалась в мой ссохшийся до размеров наперстка, как у котенка, желудок, а из него освежающими пульсирующими толчками устремлялась к другим органам. И достигла, наконец, мозга. Резко, словно туман под напором рассветного ветерка, рассеялась застилавшая взор хмельная пелена. Я опять мог полноценно видеть и слышать.
А за столом продолжался прерванный явлением меня народу разговор: как это обычно по утрам и происходит, гремели охотничьи рассказы, кто что ночью «отмочил», прерываемые взрывами хохота, экскурсами в богатое событиями прошлое действующих лиц и разной степени скабрезности анекдотами по поводу и без. Первую скрипку вел, разумеется, литератор Болек, а его бородатый напарник вставлял ради пущей расцветки образов, вполне содержательные комментарии, из которых я понимал далеко не все, поскольку использовал Лелек мало мне понятный компьютерный лексикон — тогда Болек или Ирэн переводили эти идиомы на общепринятую «мову» и смех становился гомерическим. Досталось всем. Пару раз я почувствовал себя на коне, пару раз покраснел бы, как флаг Союза — умей я краснеть. В общем, было хорошо.