После неизбежного в любой беседе «…мне так кажется» — «А кажется, так креститься надо!», разговор естественным образом перекинулся на религию — и тут уж стало совсем не до смеха, потому что несовпадение взглядов на вопросы веры во все времена даже лучших друзей делало непримиримыми врагами…
— Вот ты, — кричал Болек, подпрыгивая на табуретке и тыча пухлым пальцем в Лелека, а вернее — в Ирэн, которой тот прикрывался, как щитом, — вот ты креститься собрался, а ведомо ли тебе, что христианство в мирное время за два прошедших тысячелетия извело народу больше, чем все мировые войны, вместе взятые, включая Битву Народов и Столетнюю войну?…
— Ты еще первобытных людей вспомни! — яростно отбрыкивался Лелек из-за спины ни в чем не повинной Ирэн, — это ж когда было-то все, эта Битва Народов твоя и прочие реликты! Я-то тебе о морали толкую, о ценностях общечеловеческих, о чистоте духа, в конце концов, а христианская мораль как раз и ведет к самоочищению…
— Да никуда она не ведет, — продолжал кипятиться Болек, — человек, если захочет, сам и очистится, и к богу лицом повернется, а не ж…й. И никакие посредники в лице Церкви ему на фиг не нужны для этого…
— Что ж ты, атеист неприкаянный, на взлет-посадке Господа поминаешь, когда тостуешь?…
— Потому и поминаю, что обращаюсь напрямую, безо всяких промежуточных инстанций в виде попов, имамов и прочих Римских Пап. И я, между прочим, не атеист, а агностик…
— Чего-чего? Переведи…
— Лелек, оставьте Ваш искрометный солдатский юмор… Ну, я уверен, что Что-то есть, но вот что именно — человеку познать не дано в силу граничности мышления. Как рыбе не дано представить, что кроме воды есть суша. Поэтому я считаю, что расписать красками доску, а потом слюнявить ее по выходным и ставить перед ней свечку, считая, что смотришь в глаза бога, есть неимоверная глупость. Это же, по сути, то же самое, что падать ниц перед горящим деревом, например, или каменным идолом. Или перед крокодилом, как египтяне. А они ведь тоже были уверены, что бога зрят воочию, а не рептилию.
Болек сбегал к холодильнику, достал и открыл две бутылки пива — для себя и Лелека, опять взгромоздился на высокий кухонный табурет в позе Демосфена и громогласно продолжил:
— А насчет христианской чистоты ты прав, конечно… Да вот хоть Торквемаду того же взять: чистейший ведь был человек, набожный, искренний, к тому же абсолютный бессребреник, всего имущества — черно-белая сутана доминиканца да потрепанная Библия. Только ведь еретикам-то, которых на любой площаденке по сотне штук в день палили, от этого не легче было. Из них, кстати, еретиком только каждый десятый был. Или двадцатый. А остальные, как и положено, простые обыватели, случайно или по навету попавшие под раздачу…