И… лучше бы это было и впрямь чудовище во мраке, чем сумасшедший Лео, так здорово выдавший себя за сестру бедолаги Алекса.
Бедолаге все еще хочется спать. Тьма тоже удалилась бы на покой, она устала сама от себя, — ничем другим объяснить мутные молочные сполохи невозможно. Они мечутся по сторожке, то и дело выхватывая очертания самых разных предметов. Это не стол с аппаратурой, аппаратуры больше нет. И компьютера тоже, виден лишь плакат на стене. Не «ONORE», так долго бывший спутником Лео, — коллаж из лиц давно забытых актрис. Не кукольных — настоящих. А потом…
Потом Алекс видит Тулио, сидящего у противоположной стены. И еще одного стрелка, поплотнее и постарше, кажется, это Альберто Клеричи. И еще одного, и еще… Все они улыбаются Алексу, странность состоит лишь в том, что улыбки сместились к горлу. Да так и остались там, сидят, как приклеенные.
— Зачем ты убил собаку, Лео? — Алекс и сам не понимает, что говорит. Всему виной так и не замерзшие маленькие рыбки: они прятались в гроте его рта и теперь подталкивают к поверхности именно этот дурацкий вопрос.
— Она не нравилась Даджи. Из-за нее Даджи перестала приходить ко мне во сне. И это не нравится мне. Совсем не нравится. И ваш город тоже — это не самое лучшее место на земле. Совсем наоборот, Алекс, совсем наоборот. Здесь предпочитают забывать всех — и невинных, и виновных. Впрочем, таковы все города. Все, до единого. Им нет дела до страданий мертвых, вот им и приходится время от времени напоминать о себе. А живые вечно прячут глаза. Разве это правильно?
— Я не прячу глаза.
— Тогда распахни их пошире, IN3ZZ.
— Где моя сестра?
— Разве ты не видишь ее?..
Сон наваливается на Алекса, повисает на веках толстыми мохнатыми бабочками. Последнее, что он видит в своей жизни, — это Кьяра. Она сидит рядом с Тулио, положив голову ему на плечо. Ее запекшаяся на горле улыбка — самая приветливая из всех, самая лучезарная.
— С ней все в порядке, — шепчут Алексу бабочки, уб-уу-мм. — У нас впереди целая вечность, дружок. «Все умерли» еще не означает, что все мертвы…