– Понятно, – энергично кивает пастор. – Лишь бы к алтарю пришли! Ха!
Элиз вежливо смеется.
Они быстренько пробегают по программе.
– Я думала о необременительной церемонии, ничего серьезного… пара поэтических отрывков, немного музыки, – предлагает пастор Ким.
– Именно так я себе это и представляла, – говорит Элиз. – То есть то, что обсуждала с Ли.
– Вам, должно быть, трудно, что она так далеко от вас, – замечает собеседница.
– Да. – У Элиз нет желания обсуждать это с пасторшей. – Но я просто счастлива, что она довольна и нашла себе кого-то. – Элиз кажется, будто она читает поздравление на холмарковской открытке.
– Разумеется. А теперь давайте посмотрим органную музыку, чтобы я сегодня же отправила письмо органисту.
Середина дня пролетает за встречей с флористом, брюзжащим по поводу полевых цветов на уличных столах для пикника («Они завянут, не лучше ли взять для вашей дочери пионы?»), и мучительной дегустацией на фирме, обслуживающей мероприятия на выезде, которую, дегустацию, ей следовало отменить, соображает Элиз, поскольку есть она может только мягкую пищу: гаспачо, картофельное пюре, крем-брюле. Она слишком стесняется признаться в сильной зубной боли, а значит, неспособности попробовать бифштекс, и поэтому оставляет их в убежденности: она либо вегетарианка, либо страдает частичной анорексией. Она вспоминает годы, когда Ли отказывалась от пищи, словно какой-нибудь активист из третьего мира, объявляющий голодовку протеста, гоняла еду по тарелке, заказывала две закуски, тогда как Крис и Элиз съедали по три блюда, вспоминает гордую ухмылку Ли – ее скулы заострялись, тело тощало, а она при этом настаивала, что чувствует себя прекрасно и не слишком голодна. Она старалась сравняться с Софи, понимала Элиз, с телом до периода полового созревания, к которому Ли так ревновала в двенадцать лет, когда округлилась, а дальше еще больше – стать скелетом, как уже ушедшая Софи. Ли! Элиз ощущает ноющую боль, прислушивается к ней, вспоминает, что теперь у дочери все хорошо – она здорова, скоро выйдет замуж, между прочим: разве не этого хочет мать? Счастливого конца для своего ребенка?
В Берлине, расположенном в центральноевропейском часовом поясе, на семь часов позже.
– Оно белое?
– Может быть.
– Длинное?
– Я забыла.
Ли и Маттиас сидят на скамейке у бара, пьют пиво «Августинер», следят за матчем Еврокубка и обсуждают свадебные платья. Маттиас пытается вызнать у Ли подробности с тех пор, как она вместе с Элиз купила себе платье в декабре.
– Кружевное?
– Может быть.
– С фатой?
– Мне это известно, а ты узнаешь.