Сославшись на вымышленную головную боль, она рано ушла домой. Лежа на кровати, положив руку на живот – в тот момент она была уже три месяца как беременна Ли, – Элиз поклялась, что не станет заставлять своего ребенка быть радостным. Что всегда говорила Ада?
«Я хочу, чтобы эта подковка перевернулась. Считаю до пяти. Раз. Два. Так-то лучше».
После того обеда с Мюллерами Элиз пыталась отслеживать, когда улыбается и почему. В итоге это оказалось изнурительным, тяжелым упражнением, и Элиз с радостью покончила с ним, едва они вернулись в Штаты, где она могла улыбаться столько же и так же глупо, как все остальные.
Правда, нельзя сказать, чтобы эти улыбки, включая ее собственную, не бесили ее в иные дни со времени возвращения. И это не единственная аллергия, развившаяся у Элиз по отношению к родине. После их первых поездок за океан, в Лондон, она все более критически смотрела на США. Несусветные порции еды в ресторанах. Смертная казнь. Шоу Опры. Но в Гамбурге, обсуждая подобные темы с немцами, даже будучи на их стороне, Элиз интуитивно улавливала крохотное, извращенное удовольствие в их критике, что неизменно приводило ее в ярость и неизбежно выливалось в страстную защиту Америки к концу беседы на такую глупую тему, как был ли первый День благодарения столь же мифическим, как дни творения в книге Бытия. Элиз пришла к выводу, что нелюбовь немцев к американцам каким-то образом связана с «Планом Маршалла» и послевоенной оккупацией союзниками – обида на тех, кому ты чем-то обязан, кто распоряжается. Нечто подобное Элиз испытывала и по отношению к Крису после ухода с работы и до того, как четыре месяца назад получила наследство от отца.
Деньги, конечно, отцовские, но дарованы без всяких условий, как вознаграждение за строгое следование правилам – точно так же Чарлз Эберт и раньше давал своей дочери деньги. На сей раз Элиз заработала их в результате беспомощной смерти отца. Она может потратить их, как ей заблагорассудится, и он ни черта не сделает. Элиз озадачена грубостью своей реакции. Пока он был жив, ее схватки с отцом оставались в основном молчаливыми, характеризовавшимися символически агрессивными действиями (Элиз не приезжает домой на Рождество на первом курсе – Чарлз не оплачивает ей следующий семестр), как передвижение шахматных фигур на доске: каждый игрок напряженно ожидает следующего хода противника. Элиз не хватает оппонента. Она тратит наследство Чарлза с какой-то сосредоточенной мстительностью, с умышленным легкомыслием (Чарлз ничто так не презирал, как легкомыслие), смутно желая сурового выговора, которого так и не получает. Хотя едва мысль о мести приходит на ум, как она гонит ее от себя. Она просто хорошо проводит время после долгого периода, лишенного возможности повеселиться. Это самое меньшее, чего она заслуживает, самое меньшее, что они должны ей за все те детские годы, когда она пряталась в душной, влажной тени.