– Ты как всегда оптимистична.
– Как говаривал прадедушка «лучше погружаться в безумие, чем в депрессию», – я мотнула головой стараясь выбросить ненужные мысли из головы. Помни о «кровавом орле» безумная. Сколько нужно повторить себе истину, чтобы усвоить и принять ее раз и навсегда?
– Под безумием и депрессией он подразумевал кого-то из своих пассий.
– Не клевещи на покойного, – делано возмутилась я, – ты первый бабник в нашем роду.
Прадедушка был в некотором роде легендой – он прожил почти полторы тысячи лет и отличался неуемной любовью к женщинам. Правда, в старости стал не в меру экстравагантен, если не сказать безумен. Поговаривали, он был таинственным Джеком-Прыгуном наводившим страх на лондонскую ребятню почти семьдесят лет. По крайней мере, дата его смерти совпадает с последним появлением Джека – он умер после неудачного падения из окна ливерпульской любовницы, чей муж внепланово зашел отдать супружеский долг. А куда деваться любовнику? Все верно, но такие фокусы не стоит проделывать, если этаж выше третьего.
– Ты на улице? – голос Гая стал серьезным.
– Вышла подышать свежим воздухом, не могу сидеть в квартире в такой замечательный день.
– Когда лжешь, у тебя голос меняется.
– Во-первых, с чего бы мне лгать? – я покрутила кольцо в кармане. – А во-вторых, будь я такой неубедительной лгуньей, давно была бы мертва. Ложь это одно из первых умений, которые должны освоить йорт.
– Ты обводила вокруг пальца няню, но припоминаешь случай, когда фокус прошел со мной?
Мне оставалось признать поражение. Едва ли еще кто-то знал меня так же хорошо.
– Гели? – Гай произносил мое имя на английский манер, в его устах оно звучало как «Джели»; он считал «Гели» звучит слишком строго и безлико, слишком по-мужски. Это впрочем, дело вкуса, я считаю ровно наоборот.
– Ты всегда стоишь на своем, да? – я повела плечами и поморщилась, когда корочка на поджившей ране натянулась под бинтами. – Разумеется, о чем это я, ты всегда так делаешь. Ладно, я возвращаюсь домой. Доволен?
Он не был доволен, но ему пришлось смириться. Гай это умел – смиряться. Не сразу и не до конца, но умел.
Оплатив счета, я решила заглянуть к полу-братцу. Буду милостива. В конце концов, он не виноват. И с глазом неудобно получилось.
В отчем доме мне были не слишком рады и пытались не пустить к Артуру под предлогом того что увидеть сестру вырвавшую ему глаз «слишком сильное потрясение для бедного мальчика». Я невежливо ответила, что для меня было не меньшим потрясением увидеть, как брат пытается меня зарезать.
Так или иначе, мне удалось попасть в большую мрачную комнату с задернутыми шторами, где на кровати с балдахином в окружение десятка подушек как восточный шейх возлежал мой полубрат, цветом и выражением лица напоминавший воскресший и недовольный труп. На прикроватном столике стояла ваза с неизменными чайными розами – тетя была на них помешана, и все в доме пропитывалось их приторным сладким запахом. Рядом суетилась сиделка то поправляющая подушку, то предлагавшая обезболивающую настойку. Сиделка и цветы, я могла в этом поклясться, были единственным выражением любви и заботы. Тете и в голову не могло прийти, зайти к нему, поинтересоваться самочувствием и просто поговорить. Очень одиноко вот так лежать, страдая одновременно от боли и ощущения, что ты никому не нужен. Увы, среди высшей знати ценится лишь то, что имеет цену.