Несомненно, торговля с сервами лоона эо процветала.
Появились две юные самочки с гребнями, пристроились за спинами старейшин и начали вычесывать им шерсть. У каждой – набор гребешков из разноцветного пластика, частых и покрупнее, тоже доставленных сервами. Гребни и приспособления для резьбы являлись важной частью товарооборота; их выменивали на шерсть, янтарь, фигурки и кожаные изделия.
Не прекращая беседы, Тревельян следил за работой самочек.
«Искусные куаферы, – подумалось ему, – не просто стараются, а делают дело с благоговением, будто священный обряд». Разумных рас, покрытых шерстью, в Галактике было немного; пожалуй, кроме лльяно он знал только одну – четырехруких парапримов, чья цивилизация в ряде моментов превосходила земную. Уровень культуры этих существ был исключительно высок, но и они отдавали должное ритуалу вычесывания. Несомненно, этот акт имел и эротический оттенок – вычесывали друг друга лишь члены одной семейной группы парапримов.
Наконец с разговорами о погоде и охоте было покончено, и Тревельян издал звук внимания, стараясь имитировать его как можно тщательнее:
– Оууу-аа! Хочу сказать о важном.
– Мы слушаем, – произнес Шарбу-первый, а Рахаш даже откинул с уха длинную прядь волос.
– Тза, – промолвил Ивар, и обе самочки тут же зашлись булькающим смехом. Кажется, Тза был не очень популярен у женского пола. – Тза, – повторил он, – приходит к моему жилищу и оскорбляет моих друзей. Говорит такие слова, что я не могу повторить.
Старейшины отложили инструменты и переглянулись.
– Он молод и потому непочтителен, – сказали в один голос братья Сукур.
– Его шерсть не длиннее когтя, – добавил Шарбу-первый.
– А коготь мелкий и тупой, как лезвие испорченного ножа, – поддержал брата Шарбу-второй.
– Он еще бегает на четвереньках, – добавил Хахт.
– Стоит ли главному-старшему обижаться на глупца? – подвел итог Рахаш.
Тревельян поскреб живот, что было знаком недовольства.
– Я не обижаюсь. Но в моем доме живут такие существа, как я, и другие, большие безволосые, с шишками на голове. Они очень, очень гордые. Не прощают обид. Боюсь, шкура Тза не слишком прочно держится на его костях.
Старейшины снова обменялись взглядами и перешли на свой язык: Рахаш завизжал, зафыркал, остальные ответили ему руладами в тональности колоратурного сопрано. При всем желании Ивар не мог понять, о чем они толкуют, но, кажется, спор был жаркий. Что до девиц с гребешками, те, не отрываясь от своих трудов, продолжали хихикать.
Их смех напомнил Тревельяну звуки, какие издает закипающий чайник.
Спустя изрядное время Рахаш сказал на земной лингве: