Гэвин поднял кружку.
– Разве мы сегодня не будем петь? – спросил он.
– Какие у тебя сегодня могут быть на уме песни? – с улыбочкой спросил Дункан. – Это отличительный признак старого хрыча, который желает оставаться со своими друзьями и петь, вместо того, чтобы пойти к красотке, которая ждет наверху и согревает ему постель.
– Старого хрыча? Да я мужчина в самом соку, – заявил Гэвин, стараясь не засмеяться.
– Глядя на то, как ты себя ведешь, этого не скажешь, – поддразнил его Эйдан.
Гэвин отпил глоток эля и со стуком поставил кружку.
– Я победил вас сегодня на тренировочной площадке, – сказал Гэвин самодовольно. – Всех троих.
Дункан что-то пробурчал себе под нос, а Эйдан стал оправдываться тем, что был застигнут врасплох решающим ударом.
– Это лишь доказывает, что для некоторых вещей ты не слишком стар, – улыбаясь, сказал Коннор и затянул песню. Остальные подхватили с энтузиазмом.
Песни постепенно становились все более непристойными, по причине того, что эль лился рекой, но они отвлекли Гэвина. А он очень в этом нуждался.
Когда он поднялся наверх по лестнице, перепрыгивая через две ступени, было уже очень поздно. Может быть, Фиона сидит раздетая в его постели и ждет? Или она в своих покоях, которые он ей отвел, и ждет, когда ее позовут?
Гэвин смотрел то на одну дверь, то на другую, пытаясь принять решение. Подчинившись инстинкту, он рванул тяжелую дубовую дверь, ведущую в спальню Фионы.
Как-то странно пискнув, Фиона вскочила на ноги. Гэвин вошел, дверь за ним захлопнулась, и он остался наедине со своей новоявленной любовницей.
Свечи не были зажжены. Комната освещалась лишь лунным светом, но ему все же удалось разглядеть распущенные по плечам золотистые волосы и изящные очертания роскошной фигуры леди Фионы. Гэвин знал толк в женской красоте, но красота Фионы была особой, редкой.
Она, видимо, ждала, что он что-то скажет. Или прикажет. «Сними ночную рубашку, ложись на спину и раздвинь ноги».
Если бы он это сказал, она послушалась бы. Он был ее хозяином. Черт! Он мог бы сорвать с нее нижнюю сорочку, повалить на постель и сделать с ней все, что хотел, а она слова бы не сказала. Но от этой идеи у Гэвина почему-то не забурлила от страсти кровь. Его положение лэрда не вызвало у него чувства силы и превосходства. Наоборот, Киркленд почувствовал себя тираном.
Он был вожаком по натуре и взял на себя управление кланом, когда ему еще не было двадцати двух лет. Привычка командовать, держать все под своим контролем стала его вторым «я», так же как неукоснительное исполнение своего долга главы клана.