— А Таня?
— В марте сорок второго не вернулась домой с дежурства. Она была дружинницей МПВО.
— Попала под бомбежку?
— Не знаю. Просто не вернулась. Я объехала все морги и кладбища, обращалась в милицию. Вот так — не вернулась, и все.
— Наталья Станиславовна, вы уверены, что сын не был знаком с Романычевым?
— Думаю, что Митя о нем даже не слышал, — Бабушкина опустила голову. — Когда сыну исполнилось четырнадцать лет, я сказала ему, что отец пропал без вести, и больше никогда этой темы мы не касались. Ни-ког-да.
Вдруг какая-то мысль обеспокоила Наталью Станиславовну. Лицо ее сделалось тревожным.
— А как же тогда саквояж и деньги? Это Капитон подошел в автобусе к сыну?
Корнилов кивнул.
Женщина долго молчала, обдумывая услышанное. Наконец спросила:
— Он что же, специально разыскал Митю? С какой целью?
— Вот это мне и хотелось бы выяснить.
— Боже мой, боже мой! — тихо прошептала Наталья Станиславовна. — Погубил Алексея, теперь Митю, сына-то за что?
В тихом голосе Натальи Станиславовны было столько уверенности в том, что Капитон намеренно сыграл с ее сыном злую шутку, что Корнилов и сам на какое-то мгновение поверил в дьявольский план старика.
— Да, тут какая-то загадка. И у Капитона Григорьевича уже не спросишь.
— А мы ничего не знаем. Клянусь вам. Ни я, ни Митя!
— Не волнуйтесь, Наталья Станиславовна. У меня в этом нет сомнений. Наверное, я поступил опрометчиво, придя к вам. Доставил лишние волнения. Но я надеялся — а вдруг у вас сохранились какие-то отношения с бывшими друзьями мужа, с его сослуживцами...
— Нет, нет... Друзья его погибли. С сослуживцами мне было бы тяжело встречаться. Да они и не приходили.
Когда Наталья Станиславовна провожала Корнилова, из приоткрытых дверей снова позвали:
— Наталья! Я же просила тебя!
Бабушкина остановилась и вопросительно посмотрела на полковника.
— Пускай зайдет, — сказали за дверью весело. — Не развалится.
Корнилов усмехнулся и взялся за ручку двери.
— Вы извините, Елизавета Станиславовна больной человек...
— Нечего там шептаться, — крикнула сестра. — И оставь нас одних.
Комната, в которую вошел Корнилов, была треугольной. Одну сторону этого странного обиталища занимало наполовину занавешенное окно. Неподалеку, на никелированной кровати, привалившись к подушкам, сидела темноволосая, исхудавшая до крайней степени женщина. Возраст ее определить было трудно. Корнилова поразили ее глаза — необычайно живые и светящиеся каким-то жадным любопытством.
— Ну, что испугались? — спросила женщина, улыбаясь. — Садитесь поближе. Не укушу. — Она показала на удобное старое кресло. — У меня к вам серьезное дело. Наталья о нем не знает... У нас с Дмитрием секретов нет. Сестра совсем старая, ей не все расскажешь. Ее мы бережем. А мне все равно помирать скоро. Все Митькины тайны на тот свет унесу. — Больная засмеялась хрипловатым заразительным смехом, и Корнилов подумал о том, что в ее смехе, в ее словах о смерти нет ни тени бравады. Но от этой естественности холодок пробежал по коже. — У меня ведь канцер, — Елизавета Станиславовна развела худющими руками. — Операцию делать поздно, метастазы. Из больницы выписали, умирать. А я все живу. Книги читаю. Очень детективы люблю. Два телевизора у меня. Один — с большим экраном. — Елизавета Станиславовна показала на окно.