Два дня "Золотой Жезл" простоял вблизи мыса Ла-Хаг, в виду бретонского берега, тянувшегося вдоль всего южного горизонта. На море стоял штиль. Но вот на третье утро поднялся сильный ветер, и корабль начал быстро удаляться от земли, пока она не превратилась наконец в неясную полосу, слившуюся с облаками. В просторе океана, чувствуя на щеках дыхание ветра, а на губах вкус соленых брызг, беглецы могли бы забыть все свои невзгоды и поверить в возможность избавиться от усердия людей, строгое благочестие которых причинило стране больше вреда, чем любое легкомыслие и злоба. Но тревога ползла следом.
— Я боюсь за отца, Амори, — промолвила однажды Адель, когда они оба, стоя у вант, глядели на туманное облачко позади на горизонте, обозначавшее место, где была Франция, которую им не суждено уже было более видеть.
— Но ведь он вне всякой опасности.
— Да, отец избегнул жестокости закона, но все же боюсь, что он не увидит земли обетованной.
— Что вы этим хотите сказать, Адель? Дядя бодр и здоров.
— Ах, Амори, его сердце приросло к улице Св. Мартина, и когда его оторвали оттуда, то вместе с тем вырвали и смысл жизни. Париж и его дело были для отца всем на свете.
— Но он привыкнет к новой обстановке.
— Если бы так случилось… Но я боюсь, страшно боюсь, уж не слишком ли он стар для такой встряски. Он ни звуком не выказывает жалобы. Но по его лицу я замечаю, как поражен он в самое сердце. Целыми часами старик смотрит назад, туда, где осталась милая Франция, и по щекам катятся тихие слезы. А как он поседел за эту неделю!..
Де Катина тоже обратил внимание, что, и до того худощавый, старый гугенот начал превращаться в кащея. Морщины на его суровом лице углубились, голова поникла на грудь. Все же де Катина хотел было высказать предположение о возможности благотворного влияния морского путешествия на здоровье дяди, как вдруг Адель удивленно вскрикнула, указывая на что-то. В этот миг с иссиня-черными волосами, развевавшимися по ветру, с легким румянцем на побледневших щеках, вызванным брызгами соленой воды, с полуоткрытым от волнения пурпурным ртом, она была так прекрасна, что, стоя рядом с девушкой, де Катина забыл все на свете, кроме ее очарования и грации.
— Смотрите, — указывала ока, — там что-то плывет по морю. Я сейчас видела, на гребне волны…
Де Катина взглянул по направлению, указанному кузиной, но сначала ничего не мог разобрать. Ветер по-прежнему дул им в спину, и на море ходили крупные волны, красивые, темно-зеленого цвета с белыми гребнями. По временам ветер подхватывал их пенистые вершины и сильным взмахом под рокочущие всплески бросал на палубу, а соленая вода тогда щипала глаза и губы находившихся там людей. Внезапно на глазах де Катина из глубины вод что-то черное, взлетев на вершину одной из волн, упало по другую сторону. Неопределенный предмет был так далеко, что де Катина не мог ничего разглядеть, но более зоркие глаза другого человека успели рассмотреть его. Амос Грин глядел по направлению, указанному девушкой, и сумел различить очертания предмета.