— Вы знаете моего отца, — сказал, пожимая плечами, молодой человек. — Он воображает, что будто никогда не покидал своего нормандского замка и продолжает быть французским помещиком и вельможей древнейшей крови. Сейчас он принимает дань и ежегодную присягу от своих вассалов и счел бы неприличным прервать эту торжественную церемонию даже ради самого губернатора. Если вам интересно понаблюдать эту церемонию, то отойдите сюда и дождитесь конца. Вас же, мадам, я сейчас провожу к моей матери, если вы соблаговолите последовать за мной.
Зрелище, по крайней мере для американцев, было совершенно необычным. Перед крыльцом тройным полукругом стояли мужчины, женщины и дети; первые — грубые и загорелые, вторые — простые на вид, чисто одетые, с белыми чепчиками на голове, и, наконец, третьи, дети — с разинутыми ртами и вытаращенными глазами, необычайно присмиревшие при виде благоговейного почтения старших. Среди них на высоком резном стуле прямо и неподвижно восседал очень пожилой человек с чрезвычайно торжественным выражением лица. Это был красивый мужчина, высокий, широкоплечий, с резкими, крупными чертами чисто выбритого лица, глубокими морщинами, большим носом, напоминавшим клюв, и густыми щетинистыми бровями, подымавшимися дугообразно почти к краю громадного парика, пышного и длинного, как носили во Франции в дни его молодости. На парик была надета белая шляпа с красным пером, грациозно вздернутая с одного бока, а сам мужчина был одет в камзол из коричневого сукна, отделанный серебром на воротнике и на рукавах, очень изящный, хотя довольно поношенный и, очевидно, не раз бывавший в починке. Камзол, черные бархатные штаны до колен и высокие, хорошо начищенные сапоги — все это, вместе взятое, составляло такой костюм, какого де Катина никогда прежде не видывал в диких дебрях Канады.
Из толпы вышел неуклюжий земледелец и, стал на колени на маленький коврик, вложил свои руки в руки вельможи.
— Господин де Сен-Мари, господин де Сен-Мари, господин де Сен-Мари, — произнес он подряд три раза. — Приношу вам по долгу присягу на верность за мой леп Хабер, которым владею в качестве вассала вашей милости.
— Будь верен, сын мой. Будь храбр и верен, — торжественно проговорил старый вельможа и внезапно прибавил совсем другим тоном: — Какого черта тащит там твоя дочь?
Из той же толпы вышла девушка, неся широкую полосу коры, на которой лежала куча рыбы.
— Это — те одиннадцатые рыбы, которые я присягой обязан передавать вам, — почтительно произнес земледелец. — Тут их семьдесят три, так как за этот месяц я поймал восемьсот штук.