— Но я не хочу покидать тебя, Амори. Мы не разлучались все время. О Амори, зачем нам расставаться теперь?
— Милая моя, дорогая, ты расскажешь там, в форте, что происходит здесь, и нам пришлют помощь.
— Пусть другие выполнят это, а я останусь здесь, Амори. Я буду помогать тебе, Амори. Онега научила меня заряжать ружье. Я не буду бояться, право, но только позволь мне остаться здесь.
— Не проси об этом, Адель. Это невозможно, дитя. Я не могу оставить тебя в этом доме.
— Но я уверена, что так было бы лучше.
Более грубый мужской ум еще не научился ценить по достоинству тонкие инстинкты, руководящие женщинами. Де Катина увещевал и доказывал до тех пор, пока если не убедил жену, то заставил ее замолчать.
— Сделай это ради меня, моя милая. Ты не знаешь, какую тяжесть снимешь с моего сердца, лишь только я узнаю о твоей безопасности. А за меня тебе нечего бояться. Мы смело можем продержаться до утра. Тогда подойдет подмога из форта — я слышал, что там много лодок, — и мы все свидимся снова.
Адель молчала, но крепко сжала руку мужа. Де Катина продолжал успокаивать ее, как вдруг у часового, стоявшего у окна, вырвался крик.
— К северу от нас на реке лодка. Осажденные в смущении переглянулись между собой. Так, значит, ирокезы отрезали отступление.
— Сколько в ней воинов? — полюбопытствовал де ла Ну.
— Не вижу. Темно, да к тому же и тень от берега.
— Куда она плывет?
— Сюда. Ах, вот она выплывает на открытый плес, и теперь ее можно хорошо рассмотреть. Слава тебе. Господи. Двенадцать свечей поставлю в Квебекском соборе, если доживу до будущего лета.
— Да что же там такое? — нетерпеливо крикнул де ла Ну.
— Это не ирокезский челнок. В нем только один человек. Он — канадец.
— Канадец! — воскликнул дю Лю, вспрыгивая на окно. — Только безумный может отважиться явиться один в это осиное гнездо. Ага, теперь я его вижу. Он держится вдали от берега во избежание их выстрелов. Вот он на половине реки и поворачивает к нам. Честное слово, этот святой отец не в первый раз держит весло в руках.
— По-видимому, иезуит, — произнес, вытягивая шею, один из осажденных.
— Нет, я вижу его капюшон, — ответил другой, — это — францисканский монах.
Минуту спустя лодка зашуршала по песку, и в распахнувшуюся дверь вошел человек в длинной темной одежде францисканского ордена. Он быстро оглядел всех кругом, подошел к де Катина и положил на плечо ему руку.
— Итак, вы не ушли от меня, — произнес он сурово. — Мы разыскали дурное семя, прежде чем оно успело дать ростки.
— Что вам угодно, отец мой? — спросил изумленно де ла Ну. — Вы, очевидно, ошиблись. Это — мой хороший приятель Амори де Катина, из французских дворян.