– Подумай, – заключил он.
Эта реплика была напрасной, согласие тут же выскочило из меня.
Отрезвление пришло тотчас, как я радостной птичкой выпорхнула из кабинета.
Я вдруг поняла весь ужас случившегося. Мне стало жарко. Два вопроса жгли меня насквозь и оставались без ответа: моя некомпетентность и отношения с Фаиной Александровной.
Я медленно шла по направлению Зоны, ничего не видя. Ну как я приду к Фаине Александровне и скажу:
– До свидания. Спасибо за все. Я ухожу от вас, от той, которая меня столькому научила и которой я сейчас могла бы во многом облегчить жизнь, став компетентной помощницей. Но я бросаю вас и ухожу в другое отделение потому, что мне нравится хирургия.
Нет, нет, это невозможно.
Ну, а другой аргумент! Скажи честно: разве ты можешь заведовать хирургическим отделением? Это уже не самоуверенность – это наглость!
И тут же другой голос:
– Ну, хорошо, я сумасшедшая, согласилась. А начальник, который это предложил? Он тоже сумасшедший?
Так где же выход?
Все знали, в каком критическом положении уже несколько месяцев находилось хирургическое отделение. Прежняя начальница – в течение всей войны фронтовой хирург. Она и организовывала это отделение, но, серьезно заболев, постепенно стала отходить от дел. А в последнее время практически вообще не появлялась в корпусе. Из работавших в нем врачей свободно оперировал только доктор Шеффер. На него и легла вся практическая деятельность в отделении. И ответственность тоже. Елатомцев ему вполне доверял.
Многочисленные запросы в Центр с просьбой прислать хирурга оставались без ответа.
И хотя де-факто заведующая в деятельности отделения почти не участвовала, де-юре она оставалась начальницей. Пять дней назад она официально ушла из госпиталя и уехала. Теперь уже и де-юре отделение осталось без начальника. А де-факто всей работой в нем заправлял военнопленный немецкий врач. Несомненно, он был грамотным эрудированным врачом, честным хирургом. Однако вряд ли Елатомцев смог бы, случись такая необходимость, легко объяснить сложившееся положение своему непосредственному начальнику в Центре. Он явно был бы не понят, а в выводах можно не сомневаться.
Думаю, что именно это обстоятельство толкнуло его на столь рискованное решение.
С этими мыслями я вошла в свое отделение, твердо решив ничего не сообщать Фаине Александровне до более спокойного обдумывания случившегося.
Рабочий день подходил к концу, когда Фаина Александровна спокойным голосом спросила:
– Иночка, вам действительно нечего мне рассказать?
– Что вы имеете в виду? – вопросом на вопрос ответила я. Фаина Александровна, не обращая внимания на мои выкрутасы, спросила: