Клюсов был сторонником жестких репрессивных мер. И явно рассчитывал получить на них разрешение из Центра, даже через голову Елатомцева.
А как думал выйти из положения сам Елатомцев, было не ясно. Своими соображениями он с присутствующими не поделился. Был мрачен, зол и молчалив. Он ждал.
Ситуация оставалась тупиковой.
У меня была хоть слабая и не очень прочная, но все же надежда – обещание немецких врачей. Если нелепой затее хоть в одном месте будет нанесена пробоина, она потеряет всякий смысл, и потому надо подождать обеда.
Между тем спор между начальником и его заместителем перешел в более острую фазу. Оба теряли терпение.
Вдруг Елатомцев встал, со всего размаха стукнул кулаком по столу и резко, не повышая голоса, отчеканил:
– Я принял решение: мы сообщим начальству о случившемся после обеда, в том случае, если голодовка не прекратится. А сейчас отправляйтесь в Зону – разговаривайте с больными, привлеките антифашистов, обязательно немецких врачей, и работайте в нужном направлении. У вас есть два часа – действуйте!
Мрак над госпиталем. Общая подавленность. Нарастало и чувство страха: чем все кончится? Что будет с больными, с госпиталем, что будет с нами, присутствующими и участвующими?
Жестокие, тяжкие времена – все непредсказуемо.
В полном молчании дошли мы до проходной, и каждый направился в свой корпус.
Екатерина Ивановна Ганеева попросила меня зайти в ее отделение и поговорить с больными. В туберкулезном корпусе широкий коридор. Узнав, что я пришла, многие вышли из палат. Столпились в коридоре. Получилось, что я говорила с «массами». Отношение больных к акции, в которой они участвовали, было далеко не одинаковым. Были явные приверженцы, но большая часть голодала лишь из боязни нарушить солидарность.
Я пыталась объяснить, что они не могут и не должны ориентироваться на лагерь, что их участие в этой акции лишено логики. В лагере борются с тем, что им кажется несправедливым.
– А какую несправедливость вы находите в госпитале, где вас лечат, за вами ухаживают, заботятся?
Они слушали молча. Но мне показалось, что решительности у явных сторонников «бунта» поубавилось.
В своем корпусе я поговорила с больными в том же духе. Здесь это было намного проще и легче, всех их я хорошо знала, и мы лучше понимали друг друга.
Время обеда приближалось. Напряжение росло. Я не выходила из корпуса.
Привезли обед, начали раздавать.
Как мучительно трудно ждать.
Наконец обед раздали.
Врачи сдержали свое слово – они пообедали и пошли по палатам. Доктор Шеффер – у нас, остальные по своим корпусам. Как я им была благодарна.