Рослый съ могучими плечами и грудью, какъ изъ стали слитый, Скосыревъ могъ похвалиться и несокрушимымъ здоровьемъ, и силой, и небывалою выносливостью. Если онъ ложился въ постель, то, значитъ, причина была очень ужъ уважительная.
Потянувишсь и расправивъ усталые лежаньемъ члены, Павелъ Борисовичъ взялъ у казачка трубку, закурилъ ее отъ поданной тѣмъ же казачкомъ длинною свернутою палочкой бумажку и сѣлъ въ кресло передъ туалетнымъ столикомъ.
— Гдѣ же Сашка? — спросилъ онъ у лакея.
— Ждетъ въ билліардной.
— Такъ зови же его, болванъ! Мнѣ его ждать, что ли, теперь прикажешь!
— Сами приказывали пускать, пока не позовете, — грубовато отвѣтилъ лакей, видимо избалованный фаворитъ барина.
— Ну, ну, безъ разговоровъ! Позвать Сашку готовить платъе и Шушерина ко мнѣ.
— Какое платье подавать?
Баринъ оглянулся на лакея и улыбнулся.
— Вы, кажется, не въ духѣ сегодня Порфирій Петровичъ? А? — спросилъ онъ. — Чѣмъ изволили васъ прогнѣвать и кто?
Лакей угрюмо смотрѣлъ въ уголъ и пичего не отвѣчалъ.
— Васъ я спрашиваю, Порфирій Петровичъ, — продолжалъ баринъ.
— Извольте отвѣтить, какое подавать платье...
— Не желаете отвѣчать, стало быть? Извините, что побезпокоилъ. Коричневый фракъ подать мнѣ, голубой бархатный жилетъ и сѣрые брюки.
Лакей пошелъ.
— Порфимка! — крикнулъ баринъ.
— Чего изволите?
— Чтобы я не видалъ больше постной рожи твоей. Слышишь? Я не люблю этого, пора тебѣ знать. Ты это о Лизкѣ все скучаешь, я знаю, такъ брось, будетъ. Увижу еще разъ кислую мину и отдую. Ступай!
Лакей вышелъ. Черезъ минуту въ опочивальню Павла Борисовича вошелъ крѣпостной парикмахеръ его Сашка, получившій куаферное образованіе въ Парижѣ, а слѣдомъ за нимъ не вошелъ, а вкатился шарикомъ, маленькій кругленькій человѣчекъ, съ краснымъ, какъ у новорожденнаго младенца личикомъ, съ мягкими бѣлыми волосами на головѣ, чисто выбритый, опрятно одѣтый. Это былъ главный управляющій Павла Борисовича и повѣренный по всѣмъ дѣламъ его Ефимъ Михайловичъ Шушеринъ, бывшій крѣпостной господъ Скосыревыхъ, но отпущенный на волю еще отцомъ Павла Борисовича. Шушерину было лѣтъ пятьдесятъ, но казалось гораздо менѣе, а маленькіе, быстрые и хитрые глазки его смотрѣли совсѣмъ по юношески; онъ видѣлъ ими очень далеко, хоть и заплыли они жиркомъ. Шушеринъ любилъ покушать, понѣжиться, но крѣпких напитковъ никогда не употреблялъ, образъ жизни велъ правильный и удивительно сохранился.
Быстро сѣменя толстыми короткими ножками, подошелъ Шушеринъ къ Павлу Борисовичу и поцѣловалъ его въ руку.
— Съ добрымъ утречкомъ, батюшка Павелъ Борисовичъ, съ новымъ годикомъ васъ, съ новымъ счастьицемъ. Еще не видалъ васъ въ новомъ-то году, не удостоился. Какъ здоровьице-то ваше, сударь?