Оттолкнув Ивана Игнатьевича, я растворила двери:
— Идите!
Я нашла еще сил сесть на диван, положив ногу на ногу:
— Никуда не денусь, ступайте спокойно. Раз бежала с этапа, во второй раз не удастся.
Мяукал кот с комода, хвост дыбом. В комнаты наплывал облаком холод из сеней.
Иван Игнатьевич устраивал шапку обратно на олений рог.
— Аннушка, я тебе говорил: политика.
— Политика? — взвилась Анна Григорьевна. — Чашки бить — политика? Моя любимая, из гамбургского сервиза… Иван! Что ты соляным столбом застыл? Прикрой дверь, улицу топить — дров не напасешься.
А потом… Потом сколько раз я ловила себя на мысли: беги, тикай отсюда, Чернавушка!
По вечерам собирались у стола, светила под зеленым абажуром лампа, проворно мелькали пальцы Анны Григорьевны, вышивавшей очередную дорожку, кот мурлыкал, раскинувшись на диване, Иван Игнатьевич, вооружившись очками, листал толстую, как церковное Евангелие, подшивку «Нивы», и как я полюбила зеленую лампу, бумажные цветы в вазочке на комоде. Прочь, прочь из тихого окраинного домика, прочь, Чернавушка, — да не коснется лихо добрых людей, пригревших меня, как птицу, отбившуюся от своих. Как те лебеди на озере, так и я: зима, а крылья не держат, и куда мне теперь? Кругом снега, фронты, засады и свирепые кордоны…
Земля, она какая сверху, с большой высоты? Поди, зеленая. Под стать всходам на ниве. Или синяя? Под дымкой марева непременно с высоты синяя, как дальний лес. Но того верней, что земля голубая. Голубая, а деревья сверху ниже травы, реки уже тропинок пешеходных. Если пахотный клин попадется, то весь с заплату, окопы на нем, оспины снарядных воронок, люди копошатся, точно муравьи — маленькие, не по этой огромной земле.
Ну чего летчик промахнулся? Руки б у него отсохли, у мазилы!
Вообще-то Мудьюг хулить не за что: остров как остров. На берегу горы льдин. Море — силища. Гудит, ухает прибоем, льдины громоздит стоймя. В глубине острова лес: елки, сосны. Стога сена тут и там. Аккуратные, ладные стога, к ним подошел бы конский храп и свист полозьев саней в колее, до стеклянного блеска накатанной, кусты в узорчатом инее и перелив тальянки — из-за полей, из-за леса.
Пустынен Мудьюг, ржавая проволока дребезжит на ветру. Краса неописанная остров Мудьюг, когда б не колючая проволока в два ряда, бараки на голом юру и кресты по холмам.
Карандашом, просто гвоздем нацарапаны имена: полег под крестами народ российский у порога Белого моря, на краю великих полярных льдов.
«Афанасьев П. из Ельмы. 18 г.».
«Т. Н. Дьяков. 1.9.18».
«Малафеевский Д. 30 окт. 1918 г.».