Кашляет дядя Вася. На хрящевом носу подпрыгивают очки.
— Всю жизнь семя добра и знания сеял, — прорвалось у него сквозь хрипы и кашель. — Наборщик я, Чехова помню. Кхы-кха! Съела чахотка Антона Павловича. «В человеке все должно быть прекрасно». Мысль какая, какой полет! Горький за руку… здоровался. «Человек — это великолепно, это звучит гордо!» И у него чахотка. Болезнь моя благородная. Кхы-кха!
Спросить бы его, как из Питера на Кегостров угодил, но так не ведется в тюремном лазарете.
Взбулгачил дядя Вася барак. Нашло на него? Накатило?
Зашевелились на нарах:
— И ночью нет покоя.
— Кто бузит?
Из дежурки спустилась Клавдя Николаевна.
У Клавди Николаевны не нашумишь. Живо дядю Васю утихомирила:
— Не ораторствуй, больной. Что за митинги после отбоя?
На меня напустилась:
— А это кто высвечивает? Убрать в изолятор!
Санитарам совладать с дохлятиной вроде меня — раз плюнуть. Загремел я от живых считай что в мертвецкую. Подыхать в лазаретный изолятор уносят.
Ай да сестрица Клавдя! Я-то ей доверялся… Лопух! Ей-то горькую свою повесть начистоту рассказал!
При обходе Клавдя ко мне врача не допустила:
— Совершенно лишнее, господин доктор, абсолютно безнадежен.
Я безнадежный? От обиды, от злости едучей так ослабел, кровь носом пошла.
Очнулся — сестрица Клавдя у койки.
— Не вставай, лежи. Именинник ты нынче, с радостью, милый: красными взят Городок. Лежи, лежи… — шепчет она, склонилась к изголовью. — Тебя нет, усвоил? Ты — Яшка-пастушок, усвоил? От испанки он вчера умер, и я подменила документы. Ты из-под Емецка. Гнал скот с пастбища, попался навстречу разъезд англичан. Подскакали верховые: «Где болшвик?» Яшка им сказал: «Тятька на фронте погиб, потому я в дому большак». — «А-а, болшвик?» Англичане ж, они по-русски ни в зуб ногой! Дошло?
Дошло. Помирали, чего там, не привыкать: в первый раз, когда бомба грохнула и в окопе засыпало; вдругорядь, когда в карцере загибался; после, когда резолюцию наискось поставили: «приговор приведен в исполнение»… Все ладно, сестрица. Привычные мы к смертям.
Свирепствовал тиф, испанка косила заключенных. Кегостровский лазарет забит, в тифозных бараках на Бакарице, где содержали пленных, того было теснее.
Раз на нескольких санях доставили в Кегостров тифозных с Бакарицы.
— Некуда! — вышел лазаретный врач. — Своих не знаем, куда положить.
Нашлись из бакарицких ходячие, полезли нахрапом, прорвались в бараки.
Санитары забегали с фонарями. Неразбериха, где без тебя обойдешься?
Прикладами охрана навела порядок, выдворила обоз за ворота.
На задних санях, зарывшись под солому, ехал Яшка-пастушок.