Одолень-трава (Полуянов) - страница 78
Не мог. Как он меня, так я его сразу поняла. Нет ничего труднее на свете, как понять человека, особенно если он близок. Чем ближе человек, каждый день его видишь, тем труднее понять его.
— Я другой, я изменился, Достовалова.
Все мы изменились. Посидим рядом, ничего больше не нужно. Понимать, так без слов. Вам горько, и мне больно, и всего лучше просто помолчать.
— Сколько было заблуждений, ошибок! Начать бы жить сначала!
Да молчите же: любые слова — ложь, когда лучше всего молчать. Понять — значит простить, в этом все дело.
Не знаю, чем бы кончилась моя мука, если бы в избу не вошла Лукерья. Увидела нас, губы расползлись в ухмылке:
— Ну, девка: под носом еще сыро, и по темным углам отирается!
Я вскочила.
— Когда уходишь? — успел шепнуть Пахолков.
— На той неделе.
Я выбежала, ног не чуя. Лукерья клятая, одни пакости на языке!
Ручей-ручеек, неугомонный звонок, чем ты жив? На перекатах струей бегучей — с камушка на камушек она скачет и журчит беспечно, плещется, тайны лесные выбалтывает; в омутах жив ручей глубью темной, по берегам — хвоей, мхами висячими, свистом рябчиков с ольшин: «Петь, пе-еть, петь-не-перепеть!»
Заводи выстланы кувшинками. В ржавчине широкие лаковые листья. Пригодится мне лилия-кувшинка, я ее сорвала. Вытянула с корнем. Нет ничего вернее для дальней дороги, как корешок белой лилии, старинной одолень-травы. Все в пути сбудется, только заговор нашепчи: «Одолень-трава! Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дальние места, по утренним и вечерним зорям, утираюсь солнцем, облекаюсь облаками. Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лиха бы на нас не думали, скверного не мыслили, отгони ты чародея-ябедника. Одолень-трава, одолей мне горы высокие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды!»
Тускло, хмуро в закоулках ручья.
Приютилась в тени сбитая из жерди скамейка.
Посиди, Чернавушка. Куда тебя тропа-то завела от озера лесного, где костер горел в небе заревом?
Одна я. Да ручей со мной, да корешок одолень-травы и граната за пазухой. Знобит, кровь студит холодный металл: сердцем грею, не согреть никак!
Снаряжая в дорогу на двинскую сторону, отец грозился:
— Попадешь к белым, на глаза мне не кажись.
Точь-в-точь как мама, бывало: «Полно тебе, Федька, на реке пропадать. Утонешь — домой не пущу».
От гранаты за пазухой холод неизбежный, я его несу, я думаю, долго быть ему со мной. Выстудил он меня, в этом все дело. Что и тепла мне, то от корешка одолень-травы.
Петляет по-над берегом тропам Тимоха ее натоптал. Скамейка им устроена. В развилке сучьев ольхи висит берестяной черпачок: напейся, курьерша. Испей водицы-холодянки, небось во рту пересохло.