Слилась тропка с другой тропой, сделалась дорожка. Довольно широкая: идешь — сучья не задевают.
Под осиной, на весь лес отменной, огромное, в мой рост, муравьище и мухоморы.
Дальше этой осины лес уже чужой, незнакомый. Изредка бегали сюда раменские ребятишки: по грибы, колосовики ранние, по землянику и чернику. И то разговоров на год хватало, хвастотни и бахвальства: к осине ведь бегали. Шутка ли, в самый ведь сузем, к Тимохиным путикам!
Ветром вывернута сухостойная елка. Песок обнажен. Глухарь в песке купался, обронил перышко пуховое. Я прячу гранату под выворотнем. К гранате сапожной дратвой привязан пакет. Кольцо гранаты я дратвой же крепко привязываю к корню. Кто чужой возьмется разорить захоронку, тайник партизанский, в клочья его разнесет гранатой. Знаю — это война, а все равно металл обжигает пальцы. И сторожит меня, оберегает лес с мудрыми бородами лишайников, мухоморы в красных колпаках. Моя это земля: осина в лужу запускает кораблики на алых парусах, влажной прелью дышит чаща. Моя, моя земля: захочу и солнышко в ладонь положу! Подставлю ладони, нацежу солнца полные пригоршни!
Нет, в самом деле, чего мне бояться, коль одолень-трава со мной?
Глушь. Рябчик с ольшины поет, ручей журчит в удаленье…
Тишина: ничего мне не слышно, лишь собственные шаги.
Не иду — бегу, по сторонам озираюсь.
Дрозды налетели к рябине и вместо того, чтобы сесть к ягодам, взмыли вверх. Молчком проныряла в хвое сорока. И дымом, кажется, припахивает, и где-то звякнуло железо.
Люди в лесу, поэтому сорока поджимает хвост. Это наши люди. С Двины. На месте обусловленной встречи.
Зачем костер разложили? Как есть на беду нарветесь, бесшабашные!
Ужо я их попугаю. Крадусь тихохонько: сучок не треснет, палый лист не прошуршит.
Поляна. Стожок сена. Три лошади под седлом пущены попастись. Эво, с лошадью встречают. Дивья тебе, Федосья, честь-то какая, взаправду ты важный курьер.
Солдаты вкруг костра. Кто прикорнул с винтовкой в обнимку, кто чаи гоняет из котелка.
— …Когда из лесу выведут, господин прапорщик? Обрыдло волчье житье.
— Переймете лазутчицу, командование не постоит за наградой. Повторяю приметы: собой черная, с косой, одета по-деревенски, платок белый в красную горошину.
Негромкий голос. Лязг удил.
Не верила я, что со страху волосы на голове шевелятся. А сразу платок стал тесен. Зашевелились мои-то кудерышки. Под белым платком. Белым — в красную горошину.
Засада…
Сразу елки сучьями, как штыками, ощетинились: не пропустим! Корневища извиваются, переплелись во мхах: не пройдешь! Сучья палые, хворост ополчились против меня. Куда ни поставлю ногу, везде сучок треснет или ворох листьев пересохших зашуршит. Парасковья-пятница, да что вы? Своя, ваша я, хвойник дремучий, листочки желтые, лежалые, сухое коренье!