Итак, к Гешкиной просьбе я отнесся довольно серьезно, хотя он сам, казалось, не придавал ей особого значения. Я даже зашел к нему в барак и шутливо спросил:
– Так что тебе твоя невеста-то написала?
Гешка, по обыкновению невозмутимо, поднялся с нар, порылся где-то, поморщился и заявил:
– Выбросил, кажется. Давай лучше чайку глотнем. Эй, шнырь, – крикнул он, обращаясь к дневальному, – быстро на шухер, чтоб менты не вошли.
Потом вытащил аккуратно завернутый в носовой платок чай. Глотнули по столовой ложке, запили теплой водой. Кровь зашевелилась в жилах и застучала, забормотала, как ручей в ущелье: «Ты жив еще, слышишь, ты жив».
– Так погоди, Гешка, – снова спросил я, – что же я писать-то ей буду в ответ, если я ее послание не читал?
– А напиши что хочешь, – махнул он рукой, – стихи напиши. А то все друзьям-политикам норовишь на волю письма передать. Поймают – срок добавят. Это тебе не Ленин в Шушенском. Он там на зайцев в этой ссылке охотился, а тут того и гляди из тебя самого зайца сделают.
Посмеялись. На прощанье я спросил:
– Как хоть зовут невесту?
– Люда, – все так же безразлично ответил Гешка. Всю ночь меня мучил проклятый фронтит, и хоть стихосложение – не лучший метод борьбы с головной болью, пришлось заняться посланием:
И опять, выбиваясь из сил,
Я срываюсь на сдавленный крик,
Небосвод надо мною так синь,
Хоть совсем на него не смотри.
И опять по ночам, как в бреду,
Я мечусь, равновесье теряя,
На свою уповаю звезду,
А звезда эта тает и тает.
И опять за стенами квартир,
Как по мне, голосят патефоны,
Весь безумный, весь радостный мир
Мне объявлен запретною зоной.
У отчаянья на самом краю
Я качнусь и опять выпрямляюсь,
И как будто в неравном бою,
Не живу я, а выжить стараюсь.
Ты на слове меня не лови
Ради скуки, каприза ради,
Вся душа моя в липкой крови,
Словно губы твои в помаде.
Я устал, как заброшенный дом,
Где-то люди любовь коротают.
Взгляд твой душу берет на излом,
По ночам иногда настигая…
Закончил я послание как раз к подъему и, улизнув от принудительной зарядки и пропустив завтрак, успел занести его Гешке. Над строками стихов красовалась надпись: «Люде от Г. Безымянова» и дата.
– Распишись, знаток Шушенского, – весело сказал я.
– Придется расписаться, не зря же ты старался, да и не в ЗАГСе же расписываться.
Рефрижератор сильно качало. Очевидно, наши водители опять раскисли и давали зигзаги.
– Да, не хватало заплыва с пальбой, – сказал я, – так вот еще и гигантский слалом.
Гешка отозвался с усмешкой:
– Одно успокаивает, что если разобьемся, то и менты вместе с нами, с концами.
Чернявый не согласился: