Только и в школе стали потихоньку так убеждать – доноси, мол, доноси, и все красным галстуком охомутать старались. Я отнекивался. Ну, а когда с допросов настоящих домой затащили, мать ничего не сказала, только пошуршала где-то, достала пачку бумажек и сунула в карман на дальнюю дорогу…
С тех пор и бегаю, – усмехнулся Арзамасский. – Когда забрали в первый раз в детский приемник, так принимали по всем правилам. Все пытались дознаться, откуда я такой шустрый да бойкий и в какой разряд меня записывать. Детский дом у нас для «особо опасных» и неперевоспитуемых малолеток похуже любого лагеря был. На каждого шпанюка и беспризорника, вроде меня, по два-три воспитателя из тех, кто из нашего брата, да ссучился и по струнке ходил, кулаки расправляя, за вольный оклад и комсомольскую рекомендацию в «светлое завтра».
И каждый норовил за нос ухватить или в морду плюнуть, дескать, – воровское отродье… Тут я и порешил, что ежели все равно такую этикетку приклеили, то пусть хоть не зазря штамп ставят на лбу и на сердце. Ну и пошел в бега и в разъезды… Так что смех смехом, – закончил Санька, – а вот, как ни крути, ты, выходит, – потомственный крестьянин, я – потомственный авантюрист, а вот политик, кажется, – потомственный интеллигент… Ты как, политик, потомственный интеллигент или только так, с виду?
– Да вроде бы потомственный, – ответил я.
– Вот видишь, Архипыч, – удовлетворенно отметил Санька, – и все мы сидим благополучно. А гражданин начальник нас сегодня на мои отыгранные у здешней блатной аристократии денежки с большим удовольствием водкой поит. А его орлы, избрав политика мишенью, с час назад в стрельбе из автомата упражнялись… И тебе еще какая-то справедливость нужна. Все нормально. Дай я тебе еще плесну в стакан…
Лейтенант тоже подставил тару – плеснули и ему.
– Глупо это, а все из-за бабы, – неожиданно объявил он.
– Что из-за бабы? – не понял я.
– Ты что, лейтенант, – засмеялся Санька, – тебе что, гарем приснился, какие у нас бабы? Тут на нашей рабочей зоне есть, правда, три красотки, штабеля пересчитывают, вольные, но это так, только после литра можно. Ты уж расскажи, что «из-за бабы»?
– А то, – неловко отмахнулся лейтенант, – что все это со мной из-за бабы, ну вот таких людей, как ты и политик, стерегу. Меня тут все москвичом кличут, а какой я москвич! В поселке рос верст за сто пятьдесят от Москвы. Так бы все ничего, конечно, могли и на работу неплохую пристроить – техникум я кончил, да и вообще сообразительным парнем числился. Но вот девица подвернулась, Ниной зовут, чернявая такая, белая и задумчивая, я и стал ей мозги пудрить, дескать, много предложений из московских университетов, дескать, решаю, какой выбрать. Ну, съездил в Москву – никуда не приняли. Один какой-то прыщавый, но деловитый комсомолец посочувствовал – вы, мол, позвоните от моего имени в ЦК ВЛКСМ такому-то. Ну и позвонил. Устроили в школу, чтобы начальником быть конвоя… Я сначала думал запротестовать, мол, не надо мне этого. Но рядовым-то в армию тоже не хотелось, освобождают от армии хоть не всех, но половину студентов, а мне так или иначе под ружье. Да и не в этом дело. Не так меня стрельба на китайской границе волновала, а больше хотелось перед Ниной фасон показать. Я так полагал, что она не поймет, в каких я войсках. Может, подумает, что в генеральном штабе. Только пощеголять не удалось. Приставили вот к вам главным охранником, чтобы вы, значит, линию огня не пересекали… А невеста моя до Москвы добралась и даже как-то пристроилась. Я долго ей не писал – стыдно было, все же не космонавт, а потом решился написать. До того неделю пил беспробудно, а потом объяснил, что послали, вопреки желанию, по офицерской разнарядке на сложные объекты. Вот и про тебя, политик, упомянул, что, дескать, знакомы, хотя до сегодняшнего дня мы и словом с тобой не перемолвилися, ну, в общем, наврал. А она мне вот что ответила.