— Как раз это и есть и было всегда одним из главных устоев рабства, — задумчиво, как бы самому себе сказал русский дофин.
— Было время, когда я сам готов был умереть за Наполеона, ваше высочество! — почти дерзко возразил Эдмон.
— Но оно прошло, это состояние? — поинтересовался Александр.
— Прошло, ваше величество. Но уж так, мне кажется, устроен мир, что каждого тянет умереть за кого-то или во имя чего-то.
— История полна прекрасных примеров самопожертвования… — опять подал голос Жуковский, старавшийся держаться на заднем плане, в сторонке. — Разговор велся, конечно, на совершеннейшем французском языке, и наставник держал себя наготове, чтобы подобно хорошему суфлеру, придти на помощь своему ученику в любую трудную для него минуту.
Наследник подхватил подсказ:
— В этом, конечно, нет ничего предосудительного, наоборот! — уже с ноткой горячности воскликнул он. — Я, например, мечтаю о возрождении крестовых походов! Сколько наших братьев по крови, по языку, по вере томится под гнетом мусульман: на Балканах — болгары, сербы, румыны, греки; в передней Азии — армяне — народ высокой культуры. Все они на положении рабов, с той важной разницей, какую вы только что отметили: верный раб готов умереть за своего владетеля, который готов убить раба каждую минуту. Кстати, у нашего великого Пушкина, соболезнование о котором вы столь любезно выразили, есть изумительное стихотворение о верности раба — «Анчар», не так ли?
— Да, да, «Анчар», — подтверждая закивал Жуковский.
— Вам известно это стихотворение, господа? — задал вопрос гостям дофин. — Жаль, если нет.
И, обратясь к Жуковскому, он попросил:
— Василий Андреевич, если еще нет перевода «Анчара» на французский, сделайте такой перевод, хотя бы без рифмы, сейчас… А? Пожалуйста, мне очень хочется, чтобы наши гости смогли на живом примере оценить того, о гибели которого они так трогательно соболезнуют.
Жуковский выдвинулся вперед и легонько почесал за ухом:
— В буквальном простом переводе неизбежно пропадает не малая доля прелести этой вещи… Поэзия зиждется на ритме и рифме.
— Но мы не требуем рифм от Гомера! — вскричал дофин.
— Хорошо, я попробую, — согласился Жуковский и начал.
Когда Жуковский закончил свой беглый, экспромтный, но впечатляющий перевод этого шедевра русской поэзии — пусть и без рифмы, однако с чуткостью к ритму оригинала. Александр горячо зааплодировал своему наставнику. Присоединились к этому одобрению и гости. Эдмон был несколько равнодушен к литературе, но Гайде, которая чтением приобрела весь французский лоск, всю свою изысканность, оценила услышанное в полной мере и по смыслу и по высокой поэтической форме, приданной своему переводу Жуковским.