Тем не менее, я задумался и стал строить кое-какие планы, когда заметил висящую на текинском ковре «каму» работы старого кумыцкого мастера Базалая. Клинком такого кинжала можно высечь искру из камня или перерубить арматурный прут, а потом без всякой точки и правки лезвия побриться. Недаром военный историк прошлого века генерал Потто писал о булатном оружии, что владеющий им не нуждается в большой физической силе, и оно страшно даже в руках ребенка. Если придется туго, надо будет постараться подойти к ковру, а там посмотрим, прав ли был старик… Не поворачивая головы, я обвел глазами доступную моему взору часть холла, бегло набрасывая сценарий возможной схватки.
Позже я думал: почему они были так неосторожны, что не убрали оружие со стены? И пришел к выводу, что все дело в привычке. Постоянно имея перед глазами эту коллекцию, они перестали воспринимать ее экспонаты как нечто потенциально опасное, для них они были не более, чем украшения. Характерный пример психологической слепоты на все обычное. Наш мозг, как глаз лягушки, реагирует только на что-то отличающееся от привычной картины, статика его усыпляет, лишает бдительности.
Появлению трех мужчин, вышедших из двери, скрытой за тяжелой портьерой, не предшествовали звуки горна и барабанов, впереди них не бежал герольд, хотя по всем признакам, по почтительному отношению к ним остальных действующих лиц, это были по меньшей мере бароны в иерархии мира, в котором вращались все здесь присутствовавшие, за исключением, конечно, меня, чуждого пришельца-пленника. Вошедшие расположились в креслах у журнального столика, против которого стоял я под охраной двух горилл, и некоторое время молча рассматривали меня. У меня не было причин стесняться своей внешности — отправляясь к Веронике, я побрился и надел свой лучший галстук, поэтому я позволил им любоваться собой, а так как начинать беседу первым считал невежливым, то воспользовался затянувшейся паузой, чтобы и самому получше рассмотреть эту троицу, от приговора которой, вероятно, зависела моя дальнейшая судьба.
Слева сидел тучный старик, по виду армянин или грек, в белом чесучовом костюме, какие были в моде на юге лет сорок назад. Его большой толстый нос, украшенный синеватыми прожилками и черными точками угрей, нависал над верхней губой, почти касаясь выдвинутого вперед подбородка, раздвоенного посередине и сине-черного, несмотря на то, что он был гладко выбрит. Толстые пальцы рук, лежавших ладонями вниз на полированном столике в такой позиции, как будто старик собирался разыгрывать гаммы, густо поросли жесткими волосами, сквозь чащу которых поблескивали многочисленные перстни. Взгляд черных, как маслины, глаз упирался в мое лицо, будто стальной прут, я почти физически ощущал его твердый кончик, перемещавшийся от переносицы к моим губам, ощупывающий скулы, вдавливающийся в глаза.