Микола улыбнулся и поискал глазами красноречивого пана. Тут же нашел его — тщедушный рыжеволосый парубок, отплевываясь, выбирался из кучи хлама, сваленного возле сарая.
— Етить, Иван, сучий сын…
Парубок выбрался на подворье, отряхнул мокрые шаровары, смачно плюнул себе под ноги и растер сапогом.
— Гляди, поранился, — заметил Микола.
— Где? — парубок завертелся волчком, осматривая себя, остановился, пожал плечами, — Нигде не болит.
— Вон, на рукаве кровь.
— Кровь? — парубок посмотрел на рукав, увидел пятно, провел пальцами, попробовал на язык, сплюнул.
— Где ж это так угораздило? — огорченно пробормотал он, — Жинка убьет.
— Что ж ты за казак, что бабы боишься? — насмешливо пожурил его Микола, но Голова, неслышно подкравшийся сзади, легонько похлопал брата по плечу.
— Это есть пан писарь. Алексей Федотович. Добрый писарь, — со значением добавил он и моргнул.
— А я вот говорю, пан Голова, что сие недоразумение надо решать. А то народ баламутится.
— Решаем, пан писарь.
— Иван совсем плохой стал. То он льох[10] копать собирался, теперь хлам по всему двору валяется. Покойники у него бродят. Сжечь хату ко всем чертям, прости Господи, что скажешь.
— Льох, говоришь? — перебил его Микола и присел на корточки, рассматривая двор.
Грязь, вода, куча хлама. Капельки крови прямо под ногами. Видать, отсель у писаря на рукаве кровь.
Чертовщина творилась у Ивана во дворе. Да только настоящий казак не знает ни черта, ни дьявола. Только Бога единого почитает казак.
— А ну, парубки, — кликнул Микола, — Подить сюда. Разберите эту кучу.
Парубки загудели, застыли, переминаясь с ноги на ногу, глядя друг на друга. Наконец, нашелся один смельчак и пошел к завалу. Остальные двинулись следом — позориться было неохота.
Крепкие молодые руки вмиг разгребли хлам, раскидали палки, ветки, навоз. Под мусором оказалась неглубокая яма, в которой стояли ведра, корыта, наполненные до половины водой. Промеж ведер валялись вилы, торчали обтесанные колья.
— Ну Иван, Иван, — воскликнул Голова, — Ведер напрятал, будто накрал. Вот сукин сын! Коли накрал — на все село ославлю.
— Кажись, все его, — сказал Микола, спустился вниз, поднял вилы и протянул Голове — прямо под нос, — Бачишь?
— Шо?
— Шо-шо, — проворчал Микола, выбираясь из ямы, — Плохо дело, что ничего не бачишь. Видишь кровь?
— Ну? — Голова выпучил глаза, — Грязюка якась.
— Не знаешь ты, братец, как кровь людская пахнет.
— И слава Богу, — перекрестился Голова.
— А знал бы, не слушал бы эту ерунду, а судил по справедливости.
— Кого?
— Ивана твоего. За убийство молодой дивчины.