Прихожая тут же наполнилась свежим запахом хвои. Родион Васильевич бережно опустил срубленное дерево на пол и окликнул жену.
Ему никто не ответил. В доме стояла тишина, и только равномерное постукивание маятника на старомодных часах с кукушкой ласкало слух, напоминая о чем-то родном, уютном, знакомом с детства.
— Катя, — снова позвал он.
Не дождавшись ответа, Родион Васильевич скинул сапоги и прошел на кухню.
На плите стояла кастрюля с начищенной картошкой. Рядом на столешнице лежала палка вареной колбасы. Очевидно, жена собралась готовить праздничный ужин, да только подевалась куда-то. Мужчина тяжело вздохнул и вышел из кухни.
Зачем он настаивал на том, чтобы отмечать Новый Год? Их даже не поздравил никто: всем было неловко, все боялись обидеть, задеть ненароком.
Родион Васильевич нашел жену спящей на диване в домашнем халате и тапочках. Видно, Катерина прилегла на минутку, и не заметила, как уснула. Мужчина достал из шкафа теплый плед и заботливо укрыл ее до самого подбородка. Затем посмотрел на часы.
Без четверти одиннадцать. До Нового года оставалась самая малость.
Но будить Катерину он не стал. Пускай спит. Может, так лучше будет.
Родион Васильевич прошел на кухню, открыл дверцу холодильника и взял бутылку коньяка. Шампанского не хотелось. Отвинтив крышку, он налил себе треть стакана — как в тех американских фильмах, и сделал глоток.
Коньяк полился в горло растопленным маслом. Стало легче.
Мужчина вздохнул, вернулся в прихожую и, привалившись спиной к дверному косяку, уставился на сосну. Если бы деревья могли говорить…
Он бы многое готов был послушать. Многое вспомнить. А еще больше — забыть.
* * *
Дениску похоронили недели три назад, а из дома до сих пор не выветрился запах лекарств и той густой черной массы, что рвалась из его горла в последние часы жизни. Казалось, этот запах навсегда въелся в деревянную отделку стен и потолков, сделанную собственными руками Родиона Васильевича. Дениска тоже баловался резьбой по дереву, пока болезнь не свалила его с ног, выела душу и тело.
Три недели. Как три дня. Или три года. Время не имело значения. В комоде по-прежнему лежали его рубашки и джинсы. Чистые. Родион помнил, как Катя спросила, уже после похорон: постирать или…?
Вот он — первый Новый год в полном глухом одиночестве, если не считать спящую жену. Да и та в последнее время с трудом понимала, на каком свете находится. Все выглядывала в окошко, словно ожидая кого-то. А ведь некому было идти.
— Радушка, смотри, — раздался откуда-то сбоку Катин голос, — Над Коленькиной сосенкой звезда горит.