— Хорошо, хорошо. А вы, господин Милославский, когда соскучитесь, остановите нас. — Сделал несколько глотков из кружки.
— Дядюшка Курт, вы, помнится, «каменный мешок» в Дахау охраняли?
— Именно!
— Это еще что за «каменный мешок»? — поинтересовался Милославский.
— «Каменный мешок» — это гостиница без единого окна. Стенки там в метр толщиной. Загоним туда своих «гостей», запрем железные двери. И все, никаких хлопот. Они там сами передохнут, как мухи: ни еды им нет, ни воздуха...
— А ты, Иннокентий Михайлович, что там делал?
— Я — охранял экспериментальные лазареты. Ставились опыты над людьми: на узниках испытывали бациллы, какие-то лекарства, еще проверяли, может ли человек жить без того или иного органа.
— В одном бараке жили, — перебил Фишер. — И странное дело — русский и немец сдружились. Нас американцы разлучили: меня отпустили домой, а Иннокентия взяли под охрану.
— Ну, остальное известно... Я жил в лагере «Пюртен-Зет», где Константин Витальевич был комендантом.
— Так-так...
Поглядев некоторое время на танцующих, Курт Фишер тяжело вздохнул:
— Не пойму, откуда это в Германии? Такого лошадиного галопа у нас прежде не было.
— Времена меняются. «Буги-вуги».
— Не в нем дело, господин Милославский. Усваивая нелучшее от друзей, немцы забывают свое, родное.
— Что вы имеете в виду?
— А вот что. Вы, господин Милославский, русский и знаете, кто такой Генрих Гейне?
— Разумеется.
— А наши дети понятия о нем не имеют. Один мой приятель, старый учитель, спросил своих учеников. Одни отвечали, что профсоюзный босс, другие считали киноактером из Голливуда.
— Браво, браво, господин Фишер, — беззвучно зааплодировал слегка захмелевший Милославский.
— Германия всегда славилась аккуратностью и порядком. А теперь? Разбой, грабежи...
Фишер умолк и вдруг заторопился:
— Мне пора, засиделся... Старуха, поди, беспокоится. Кеша, запиши адрес. Заходи, заходи, друг Кеша. И вы, господин Милославский. Если чего лишнего, извините. Люблю поговорить, а тут еще такая встреча.
Несмотря на протесты Каргапольцева и Милославского, Курт Фишер оставил на столике деньги за пиво и сосиски и распрощался.
— Забавный старик. Совсем заговорил. Сосиски остыли.
— Он и тогда, Константин Витальевич, таким же был. Его любили у нас...
— Не коммунист, случайно?
— Что вы, Константин Витальевич, он скорее снова вахманом в Дахау пойдет, чем к коммунистам.
— Бог с ним... Наш план сорвался: поход к фрау фон Крингер придется отложить до завтра.
Проводив Милославского до такси, Иннокентий сел на попутный троллейбус. Рабочие парни возвращались со второй смены. Бледные лица, красные набухшие веки, ленивый разговор.