Не совсем верит Тимка, что мать его в Межгорье ушла. Но куда же еще? И ничего не сказала. Не хотела, значит, чтобы он снова ее отговаривать стал.
У родничка, в распадке, Тимка остановился — дух перевести, водички попить. Мокрый он весь, потный, рубашка к спине пластырем прилипла. Хорошо, что ветерок чуть-чуть подувает, а то задохнулся бы.
У родничка встречает его Кирька.
Будто вчера приятели расстались. Рубаха на Кирьке та самая — серая, с отложным воротником; фуражка без козырька, дедовско-отцовская, синие штаны с помочами.
— Здорово, Тимка.
— Здорово.
— А я к тебе иду.
— Зачем?
— К отцу опять надо шлепать. Одному, знаешь, как-то скучно.
Врет Кирька: не скучно ему, боязно.
— Случилось что-нибудь?
— Матери совсем плохо. Бабушка говорит: «Беги за отцом, Кирька. День — другой — гляди, опоздаем». Пойдешь, Тимка?
— Ладно... А ты откуда знаешь, что я на Золотинке?
— Маманя твоя сказала. Только что пришла. Соседка говорит ей: «Уходи, пока цела». А маманя твоя рукой машет: «Все одно погибать».
— Бежим, Кирька! — вскакивает Тимка. — Не отставай!
Солнце все выше и выше, а там и на спуск пойдет, за хребет спрячется. Будет вечер и ночь. Ночью где хочешь можно укрыться. А утром — ищи ветра в поле. В тайгу пойдут, в Лосиный ключ подадутся.
— Жми, Кирька, жми!
Кирька и так старается.
Прямо к Тимкиному дому выбегают ребята. Из-за кустов-то ничего не видно. А как на берег выскочили, сразу неладное почуяли: во дворе народ толпится, кто криком кричит, кто стоном стонет. Случилось что-то. Неужели с маманей?
— Бежим, Кирька!
— Стой, куда ты!
— Пусти!...
— Ну и дурак! Лезь, если жизнь надоела.
Правильно говорит Кирька. Тошно слушать, а что делать? Во дворе у них сам Брянцев с солдатами.
Решает Тимка по огороду к стайке пробраться. Ползком, меж ботвы, меж грядок. От стайки весь двор виден.
Пока ребята огородами ползут, на дворе скорый суд вершится. Вахмистр Брянцев золоченым пенсне поигрывает. Фуражка с кокардой на ухо сбита, глаза соловые, с прищуром.
— Смекалина? — покачивается Брянцев. — Отвечай!
— Так точно, господин вахмистр! — подскакивает рыжий солдатик. — Ена, самая. Муж ее Копача прикончил.
— Знаю! — Вахмистр взмахивает плеткой.
Синяя полоса ложится на лицо Татьяны Карповны — наискось, от брови до подбородка.
— Собачья кровь! Партизанское отродье!
Не слышит Татьяна Карповна угроз вахмистра, поверх головы его смотрит. За речку смотрит, за Шумный, на те горы, где Платоша ее. Ни крика, ни стона из ее груди.
Не хотела она в Межгорье идти, да ноги сами привели. На Дарьюшку понадеялась... Ах, как жалеет Татьяна Карповна, что не послушалась сына. Да ничегошеньки не сделаешь. Сама попалась, сама ответ держи.