— Ну а что бы вы делали, если б вышли замуж за инженера и переехали жить в Манчестер, мистер Денем?
— Ну, она могла бы, например, изучать персидский, — заметил сухопарый пожилой джентльмен.
— Но если в Манчестере нет ни отставного учителя, ни ученого, которые знают персидский?
— Одна наша родственница после замужества перебралась в Манчестер, — пояснила Кэтрин.
Мистер Денем пробормотал что-то невразумительное — на самом деле большего от него и не требовалось, — и литератор продолжил с того момента, где недавно остановился. Втайне мистер Денем уже жестоко корил себя за то, что променял уличную свободу на эту утонченную светскую гостиную, где, помимо всего прочего, он не мог показать себя с лучшей стороны. Он огляделся по сторонам и отметил, что, за исключением Кэтрин, всем собравшимся далеко за сорок, хорошо хоть мистер Фортескью знаменитость и завтра можно будет, по крайней мере, утешать себя мыслью о таком знакомстве.
— А вы бывали в Манчестере? — спросил он у Кэтрин.
— Ни разу, — ответила она.
— Тогда что вы имеете против него?
Кэтрин помешивала чай и, как показалась Денему, была озабочена лишь тем, кому еще из гостей наполнить чашку, хотя на самом деле ее мысли были заняты задачей потруднее: каким образом сделать так, чтобы этот странный молодой человек не вносил явную дисгармонию в нынешнее собрание? Она заметила, что он буквально вцепился в чашку — тонкий фарфор того и гляди хрупнет. Явно волнуется, да это и понятно: худой, с раскрасневшимся лицом, с растрепанными волосами, — любой с такой внешностью чувствовал бы себя неуютно на званом вечере. Более того, ему, вероятно, претит подобное времяпрепровождение и он заглянул сюда лишь из любопытства или потому, что папа его пригласил, — так или иначе, ему нелегко будет влиться в общую компанию.
— Просто, мне кажется, в Манчестере ей не с кем будет поговорить, — сказала она первое, что пришло в голову.
Мистер Фортескью, который уже минуты две наблюдал за ней — писателям ведь свойственно наблюдать и все подмечать, — после ее слов улыбнулся и сделал их предметом своих дальнейших рассуждений.
— Несмотря на некоторую склонность к преувеличениям, Кэтрин определенно уловила суть, — промолвил он и, откинувшись на спинку стула, вперив задумчивый взор в потолок и соединив перед собой пальцы рук, принялся описывать — сперва ужасы манчестерских улиц, затем бесприютность городских окраин, потом ветхий домишко, в котором доведется жить добровольной изгнаннице, потом живописал преподавателей и бедных студентов, рьяных поклонников нашей новой драматургии, которые будут захаживать в гости, и как она станет там мало-помалу чахнуть, по временам наезжать в Лондон, а Кэтрин — выгуливать ее, бедняжечку, по столичным улицам, словно голодную болонку по шумным мясным рядам.