Эдмунд Бёрк так писал о влиянии Руссо на революционную Францию:
«[Французское] собрание рекомендует своей молодежи исследование смелых экспериментаторов в этике. Все знают, что среди их лидеров идет большой спор, кто из них является лучшим подобием Руссо. На самом деле, они все напоминают его. Его кровь они переливают в свои умы и в свои манеры. Они изучают его; они размышляют о нем; к нему они обращаются во все то время, которое они могут уделить, отвлекаясь от трудоемкого вреда дня или дебоши ночи. Руссо - это их канон Священного Писания; в его жизни он - их канон Polycletus, он - их стандарт совершенства. Этому человеку и этому писателю, как образцу для авторов и французов, литейные заводы Парижа теперь изготовляют статуи, используя для этого материал от котлов их бедняков и колоколов их церквей. Если бы какой-то автор писал как великий гений о геометрии, хотя его практические и спекулятивные нравы были крайне порочны, могло бы оказаться, что голосуя за статуи, они чествовали бы только геометра. Но Руссо - моралист, или он ничто. Поэтому невозможно, сочетая обстоятельства, неправильно понять их цель в выборе автора, с которого они начали рекомендовать курс исследований».
Руссо заявлял, что, чтобы прийти к своей доктрине о достижении совершенства человечества, он должен был наблюдать за изменениями в себе и в людях вокруг него:
«Исследуя самого себя, и ища в других, что могло быть причиной этих различных манер существования, я обнаружил, что они в большой мере зависели от предшествующих впечатлений от внешних объектов; и это, непрерывно изменяемое нашими чувствами и органами, мы, не зная этого, переносили на наши идеи, чувства, и даже воздействия этих изменений. Поразительные и многочисленные наблюдения, которые я собрал, были совершенно бесспорными, и по их естественному принципу казались подходящими, чтобы снабдить внешнюю форму правления, который изменялся согласно обстоятельствам, мог бы поместить и поддержать разум в государстве, самом благоприятном в отношении достоинств. Сколько ошибок можно было бы избежать, сколько грехов были бы задушены в зародыше, если бы было возможно вынудить животную экономику помочь моральному порядку, который она так часто нарушает! Климат, времена года, звуки, цвета, свет, темнота, стихии, болезни, шум, тишина, движение, отдых, все воздействует на животную машину, и, следовательно, на ум: все предлагает тысячу средств, почти уверенных в направлении в их происхождении чувств, которые мы переносим, чтобы быть управляемыми».
Эта доктрина, которую Руссо формулировал на основе его собственных обстоятельств, была доктриной «энвайронментализма», состоящей в том, что люди сформированы окружающей их средой. Измените окружающую среду, и можно изменить человеческий характер. Уже Руссо установил доктрину как безошибочную догму: «наблюдения, которые я собрал, были бесспорны...» Энвайронментализм в свою очередь является основанием этих двух систем, которые, как предполагает большинство людей, были враждебны друг другу, но они все же происходят из одних и тех же источников: либерализм и коммунизм. В СССР подавляли генетику Менделя, потому что законы генетической наследственности, утверждающие, что человеческие черты, как и черты всех организмов, генетически наследуются, а не изменяются в прихоти вследствие изменений политической, экономической или социальной структуры, не согласуются с догмой. Либеральный Запад, хотя и ведет себя тоньше, чем советские государства, продолжает ту же самую позицию, когда подавляет или клевещет на результаты исследований генетического наследования, которые показывают, почему люди не «равны» - и не могут быть «равны».