Навстречу ей время от времени попадались знакомые лица – одних она знала по дому, с другими сталкивалась в транспорте или в магазинах. Мимо прошел даже ее школьный учитель – химик. И никто из них не признал в ней Катьку-кузнечика, Катьку-швабру, Катьку-гладильную доску. Нет, прохожие глазели на нее, иные даже оборачивались. Но то было любопытство местных, наперечет знавших друг друга, к залетной чужачке.
Свернув в облитый, будто молоком, белой сиренью полисадник, она бросила враждебный взгляд на дерево, у которого получила отповедь от Марика при их последней встрече. С того злосчастного дня она воспринимала это дерево и это место как надгробный памятник своему позору, своим заживо похороненным мечтам.
Перед ней предстала та же картина, что и в ее московском дворе: старухи – бессменные стражи нравственности и порядка, убого и бесславно доживавшие свой век на дворовых скамейках в сплетнях, пересудах, в старческом моразме и нытье. По-другому - по-доброму - смотреть на них, равно как и на весь мир в целом, она просто не умела.И снова ее оглядядывали с головы до пят, шептались, прикрывая беззубые рты морщинистой ладошкой, подозрительно глядели вслед. Катя с детства знала всех их наперечет. Ну может добавилась или убавилась пара-другая. Но ни один из них не окликнул ее по имени, не поздоровался, не улыбнулся.
«Испытание номер два! – констатировала про себя Катя. – Не просто испытание, а, можно считать, настоящая победа, поскольку обвести вокруг пальца этих дворовых ищеек не так-то просто.»
Не дожидаясь лифта, полная радостного энтузиазма, она взлетела по лестнице на седьмой этаж, предвкушая, как разыграет сейчас мать. Стены в лестничной клети были, как всегда, исписаны нецензурными словечками, а по углам гнездилась всякая дрянь. Живя здесь, она как-то не очень обращала на это внимание. Но, побывав за границей и увидев своими глазами, как красиво, чисто и пристойно могут жить люди, уже не могла с этой мерзостью мириться. От бесчисленных слоев краски, наложенных друг на друга, их дверь пооблупилась и имела жалкий вид. В тамбурчике, служившем прихожей сразу для трех квартир, царил тоскливый полумрак.
Она помедлила, выровнила дыхание, распрямила спину и только после этого нажала на кнопку звонка. Хорошо знакомый ей сипло дребезжащий перезвон и шаркающие шаги разом увели ее в школьные годы. Сколько помнила себя Катя, у матери, даже в молодости, была эта несносная привычка таскать за собой ноги, чиркая подошвами об пол.
- Кто там? – спросил из-за двери настороженный материнский голос.