— Это нужно ему же самому, — сказал в ответ дон Маркос, но тут разговор прервался, ибо появились дон Агустин и обе девицы, все пришли с музыкальными инструментами, и бойкая Марсела начала празднество, запев следующие десимы:
Дьего, сколько грустных дней
Все пыталась я напрасно
Встретить взгляд твой безучастный!
От жестокости твоей
Слезы я лила всечасно!
И сгорала я в огне
Без надежд на исцеленье;
Хлад твой был мне в оскорбленье,
Не хотел явить ты мне
И на миг благоволенья.
У небес просила я
Смерти, чтоб тебя не видеть,
Ибо нету мне житья,
И себя возненавидеть
Мне велит судьба моя.
А меня ведь ревновали,
Я внушать любовь могла!
Право, лучше б умерла;
Горше доля есть едва ли —
За добро дождаться зла!
Не сумею сказать, что больше пришлось по вкусу слушателям: нежный голос девицы или стихи, что она спела. Под конец расхвалили они и то и другое: хоть и не блистали десимы ни особой изысканностью слога, ни особой тонкостью смысла, горничная пропела их с таким непринужденным искусством, которое возместило бы и худшие изъяны. И когда донья Исидора велела Инес, чтобы та сплясала с Агустином, дон Маркос обратился к Марселе с предложением спеть еще что-нибудь по окончании танца, ибо у нее это получалось божественно, что Марсела и сделала с превеликим удовольствием, доставив таковое же сеньору дону Маркосу следующим романсом:
До самой горькой доли,
Знать, дожила я:
Другой — любовь и ласки,
Мне — ревность злая.
Не дождаться мне, Арденьо,
От тебя любви ответной,
Хоть и мерю холод твой
Меркой муки моей тщетной.
В пламени моем ты стынешь,
Я во льду твоем сгораю.
Не живут мои надежды,
Я в скорбях не умираю.
Не избыть, не излечить мне
Боль, которой нет названья,
Исцеленья не ищу я,
Не лелею упованья.
До самой горькой доли,
Знать, дожила я:
Другой — любовь и ласки.
Мне — ревность злая.
И на что мне уповать.
Как участье пробудить
В том, кто так неблагодарен.
Кто готов меня сгубить?
Нет моим трудам награды,
Нет конца моей обиде —
Так Сизиф по склону вверх
Катит камень свой в Аиде.
Что ж, пронзи мне сердце шпагой
И покончи, бессердечный,
С этой мукой, если только
Ей не суждено стать вечной.
До самой горькой доли.
Знать, дожила я;
Другой — любовь и ласки,
Мне — ревность злая.
Поскольку вкус у дона Маркоса был такой же неискушенный, как у кастильского ослика, а душою был он прост, как китайский пластырь, ему романс этот не показался длинноватым, напротив, он рад был бы слушать без конца, ибо складом ума — при всей скудости оного — был не то что столичные тонкие ценители, которые начинают скучать уже на седьмой строфе. Он поблагодарил Марселу и попросил бы ее спеть еще, если 6 в этот миг не вошел добрый Гамарра с человеком, коего представил как нотариуса, хоть тот более всего смахивал на лакея. Тут был составлен брачный договор, согласно коему приданое доньи Исидоры составляло двенадцать тысяч дукатов да сей дом со службами. И поскольку был дон Маркос бесхитростен, не потребовал он никаких подтверждений-обеспечений, и так был доволен добрый идальго, что, поступившись своим достоинством, пустился в пляс с дорогой своей супругой, как величал он донью Исидору.