…Где-то уже после Минска, в лесах, они вышли на лагерь детей в красных галстуках. С ними девушки были. Тоже в галстуках красных… Девушек этих в сарай отвели, заполненный сеном, и там их стали ласкать на правах победителей! А девушки стали свирепо кусаться! Кричать!..
На визг и надрывные крики девчат детвора набежала! И тогда лейтенант приказал всех детей, что в лагере были, согнать в конюшню и закрыть.
Но девушки как озверели! Не хотели отдаваться победителям!
— Их надо слегка придушить, — посоветовал медик. — И они перестанут брыкаться!
И действительно, дело пошло по совету медбрата.
Они подустали тогда от работы такой: девушки все, как одна, были девственницы. Такие вот эти «недочеловеки!» И ржали потом жеребцами, кровью девственниц помеченные!..
Фриц до сих пор вспоминает девчоночек тех и сожалеет даже, что их пришлось наказать «за сопротивление желанию германского солдата»!.. Вместе с детьми пионерского лагеря и народом той деревеньки их закрыли в конюшне.
И чтобы с плачем, и ревом, и надрывными криками разом покончить, лейтенант приказал ту конюшню бензином облить и поджечь огнем трассирующих пуль из пулеметов!
Помнит Фриц, как жутко кричали дети и с болью надрывной выли собаки.
Потом этот мальчик, глазастый от страха, из-под стрехи горящей выпал перед ними. Лейтенант мимоходом мальчика пытался пристрелить, но в его «люгере» закончились патроны. И кивком головы лейтенант приказал это сделать ему, Фрицу Мюллеру. И Фриц это сделал. И, кажется, что улыбался при этом… Не улыбался тогда только тот, кто не верил в победу! А таких Фриц не видел в то время. То время!.. Оно в память вошло навсегда! Какое красивое лето! И жуткая поздняя осень, с убийственно-страшной зимой под Москвой!
Сколько было пожогов потом, примерных расстрелов. Сколько было карательных акций совместно с частями венгерскими и отрядами из Украины западной… Все это было потом, когда в этих русских лесах развелись партизаны — бандиты, мешавшие немцам воинский долг выполнять, как положено! Да, многое было потом… И самое скверное было тоже потом…
Теперь ему, Мюллеру Фрицу, когда смотрит на жаркие угли костра, — вспоминается год сорок первый! И тот самый малыш из огня так пронзительно смотрит! Это все потому не выходит из памяти, что Мюллеру Фрицу увидеть пришлось неуемную радость в глазах малыша! «Он думал, наверно, что останется жить, раз спастись удалось из конюшни горящей…» И потом, когда он, Мюллер Фриц, по мальчику очередь дал, в трех шагах от себя… И когда горстью пуль малыша шибануло под стену конюшни, уложив наповал, в глазах еще радость светилась. Огромная радость, что не успела погаснуть в прострелянном сердце его!