— Ежели дотоль не случилось слышать, так ведь только половину дела видишь, — медленно произнес Мадис и положил трубку в карман. — Так что этот Калевипоэг взаправду такой сильный мужик был?
— Взаправду.
— А про него и в других местах знают?
— Да, во многих краях.
— А какие дела он еще делал так, чтобы следы оставались?
— Я и сам многого не знаю. А если заранее не случилось слышать, так ведь только половину дела видишь. Может быть, когда-нибудь и доведется побольше разузнать да повидать.
— Может, и доведется… — произнес Мадис не сразу и очень тихо, еще немного помолчал, потом гаркнул своему гнедому «н-ноо» и затрясся по направлению к дому.
А домашний учитель сел здесь же на камень, достал маленькую записную книжку в деревянном переплете, карандаш и на коленях записал на чистом листке:
О КАЛЕВИПОЭГЕ
на косе Лоххосабба id, близ деревни Лоххосалло на берегу большой камень (2x3с) что К. метнул с берега Лээтси (Лээтце)
Ziel unbekannt[75].
В тот самый вечерний час, когда домашний учитель в комнате, нанятой им в Таллине, уложил в дорожную корзину среди прочих пожитков и записную книжку в деревянном переплете, чтобы на следующее утро спозаранок отправиться дилижансом в Петербург, в Кейле господин Хольц вошел в свой кабинет. Он был утомлен длительной должностной поездкой по проселочным дорогам и поэтому зол. Он тяжело опустился в кресло с дугообразной спинкой, стоявшее перед письменным столом, и равнодушно взглянул на какое-то письмо, которое лежало на столе.
Richtig[76]— служанка ему говорила.
Он взял письмо, поднес его к свече, и, держа далеко от своих серых, с синевой, немного стеклянистых глаз, стал читать.
Он еще раз внимательно прочитал письмо, потом громко засопел, сжал письмо в руке и довольно долго сидел, поставив на стол локоть, со смятым листком в кулаке. Пламя свечи отбрасывало на стену тень, напоминавшую большую взлетающую птицу.
Через некоторое время он бросил письмо в корзину для бумаг и буркнул:
— Lunatiker…[77]
Четыре дня спустя домашний учитель, в сопровождении старшего слуги своего хозяина, вошел в мансарду размером в сажень, где ему надлежало теперь жить на его новой службе. Старший слуга критически оглядел дорожную корзину, которую домашний учитель держал под мышкой.
«Тут плятц мало. В подвале — ин келэр — плятц есть».
И корзина была поставлена в подвал, где лежал всякий хлам, принадлежавший слугам господского дома. Там она простояла всего два месяца. Вечером шестого ноября в Петербурге поднялся сильный западный ветер. Он постепенно крепчал, он превратился в бурю, и буря все росла. Как Пушкин позже о ней написал: