Эмили царапнула ногтями его торс, проводя пальцами по напряженным мускулам его живота, удивляясь тому, насколько он отличался от ее мягкой плоти. Он застонал, но не остановил ее, когда Эмили, вдруг став неуклюжей, принялась за завязки его штанов. Малкольм прижал руки к бокам, приглашая ее продолжить самостоятельно.
С телосложением античной статуи он не был холодным — он был горячим, бархатным, с удивительным количеством темных жестких волос, сбегавших дорожкой по животу к ширинке, которую она пыталась расстегнуть. А когда ей удалось справиться с его штанами, и напряженная плоть, которую Эмили чувствовала под тканью, но никогда не видела, вырвалась на свободу, она поняла, насколько заблуждалась, глядя на античные статуи.
Он оказался огромным, куда больше, чем все, что она видела возбужденным в мраморе. Он тянулся к ней с вполне очевидным намерением, но Эмили не представляла, как она может принять подобный размер.
— У нас не получится, — сказала она, пятясь, пока не уперлась коленями в край кровати.
Малкольм рассмеялся, стряхивая обувь, брюки и остатки белья.
— Моя гордость тебя благодарит. Но все получится.
Он опрокинул ее на кровать. Эмили попыталась укрыться за подушками, но Малкольм поймал ее за лодыжку.
— Все получится, — сказал он снова, — но только, когда ты будешь готова.
— Я думала, что готова, но теперь…
Он поцеловал ее бедро, а затем спустился ниже, целуя колено прежде, чем перейти к стопе.
— Ты все еще слишком напряжена, дорогая. Я хочу, чтобы ты желала меня так сильно, чтобы все остальные мысли вылетели из головы. Вот тогда ты будешь готова.
Много времени не понадобилось. Ее мысли уже разлетались от его напора, ее защита рушилась с каждым прикосновением его умелого языка. Он бормотал комплименты ее коже. И каждое слово казалось заклятием, которое приковывало ее к постели, привязывало к нему.
С ним она верила всем словам. Его низкий голос, в котором сплетались желание и восхищение, говорил ей о том, насколько она желанна. Когда ее ноги раздвинулись перед ним и он улыбнулся ей из-под волны упавших на глаза темных волос, ее последней мыслью была мысль о том, что здесь, сейчас она наконец не одна.
Целую вечность спустя он вновь поцеловал ее в губы. Она задрожала под ним и дрожала, как ей показалось, несколько часов. Эмили застонала, когда его рука погладила ее грудь.
— О чем ты думаешь? — прошептал он.
— О тебе, — ответила она, привлекая его в новый поцелуй.
Его рука скользнула между ее бедер, и пальцы нашли там липкую влагу.
— Теперь ты готова, — сказал он.
— А ты? — спросила она.