Несколько минут Эмили просто парила между ним и небом. На пол она упала, лишь когда Малкольм вышел из ее тела.
И одернул на ней сорочку. Эмили почувствовала себя трапезой, брошенной на середине, со слезами на глазах и его семенем, стекающим по бедрам.
Когда она обернулась к нему, Малкольм застегивал бриджи.
— Разве ты не пойдешь в постель? — спросила она.
Она ненавидела дрожь в своем голосе. Но если дрожь и могла вызвать его симпатию, то не сейчас.
— Я должен буду подняться на рассвете. И тебе лучше выспаться без тревог.
Тревога уже была в ней. Но пусть даже она позволила Малкольму овладеть ею как животное — и позволит ему овладеть собой снова, после того как он обращался с нею как со служанкой, вызванной на одну ночь, — у нее еще остались крупицы гордости. Эмили собирала эти крупицы, складывая их в доспех, и наконец смогла посмотреть на него, как Королева-девственница, отвергающая кавалера.
— Что ж, уходите, милорд. Надеюсь, в следующий раз вы выберете более ранний час, чтобы воспользоваться мною.
Она готова была поклясться, что он почти улыбнулся, но почему? И почему прикусил губу, чтобы не выдать улыбку? Почему он лишь чопорно кивнул, словно принимая деловое предложение?
Она забралась на постель, зная, что не сможет заснуть и не сможет сидеть у окна после того, что он сделал с ней. И лежала там, напряженная, непреклонная, глядя в потолок и надеясь, что тьма смягчит вопрос, которого она не желала слышать и на который не смела ответить…
Почему она начала влюбляться в него?
Малкольм проснулся на рассвете и через час уже был в деревне. Руины коттеджа все еще тлели в ярких лучах рассвета. Соседи по очереди приглядывали за случайными искрами, но опасность для деревни миновала.
Опасность для него самого в это время наверняка все еще дремала в замке. И, в отличие от огня, ее нельзя было погасить ни водой, ни даже грубостью, которую он проявил прошлой ночью. Снился ли он ей так же, как она преследовала его во сне?
Или она проклинала его за то, что он овладел ею как животное?
Обитатели деревни зашевелились после его прихода. Он медленно продвигался, расспрашивая о захворавших родственниках, о скотине, об урожае — обо всем, что требовало его внимания. После свадьбы он редко проводил в деревне больше часа. Но его клан, похоже, не возражал, скорее уж подстрекал это.
— Лучше вам с нею говорить, а не с нами, вот что скажу, — заявил пекарь, когда Малкольм спросил его о новой печи.
— Для всех нас то был постоянный праздник, — сказал кузнец, опуская расклеенную подкову в бочку с водой.